Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

В газетной статье Стасов восторги поумерил. «Боярыню Морозову» Сурикова хоть и называл «первой из всех наших картин на сюжет из русской истории», но, пускаясь в размышления, нашел в ней отсутствие мужественных, твердых характеров и объявил: «Я никогда не считал эту картину верхом совершенства».

Стасова можно понять. XIV выставка передвижников вызвала ликование в стане противников русской реалистической школы. Картин, подобных репинскому «Ивану Грозному», суриковскому «Утру стрелецкой казни», на этот раз не было. Самой выдающейся оказалась работа Поленова «Больная». Было много неплохих пейзажей: Аполлинария Васнецова, Вжеща, Дубовского, Волкова, Кузнецова, Беггрова, Шишкина, но ничего выдающегося, поражающего. Противники Товарищества тотчас решили: реализм выдохся, сказать ему больше нечего. И вот, к радости Стасова, XV выставка устроила перед толпами зрителей парад замечательных творений. Полные жизни и мысли сцены городской и деревенской жизни представил Владимир Маковский. Мясоедов выставил «Страдную пору», мужиков и баб по пояс в золотом поле: косят высокую рожь. Среди нескольких картин Шишкина особенно выделялась «Дубовая роща», Ярошенко показал портрет Салтыкова-Щедрина, Крамской — Струве. Репин — портреты дочери, Глинки, Листа, Гаршина, Беляева, Самойлова и две картины: «Прогулка с проводником на южном берегу Крыма» и «Собирание букета». Впечатляли работы Прянишникова, особенно его «Спасов день на Севере».

И все-таки самыми потрясающими картинами XV Передвижной выставки стали два полотна, огромных по размеру и по сути своей — национальной, художественной, нравственной: «Боярыня Морозова» Сурикова, «Христос и грешница» Поленова. Название картины «Кто без греха» не прошло цензуры. Цензура примерялась вообще снять картину с выставки, и сняла бы, да у нее нашелся очень сильный поклонник. «Дорогая мамочка, сегодня на выставке у нас был государь, — писал Василий Дмитриевич из Петербурга 24 февраля 1887 года. — Он был необыкновенно мил и деликатен; перед каждой картиной, которую он желал приобрести, он спрашивал, не заказана ли она кем-нибудь, и когда получал отрицательный ответ, говорил, что оставляет ее за собой. Увидав меня, обрадовался, подал мне руку, спросил, отчего я совсем не бываю в Петербурге. Я ему рассказал, что живу в Москве, где работаю.

В субботу поутру был у нас цензор Никитин, который, осмотрев выставку, не сказал ни слова, но поехал к Грессеру и сообщил, что есть картина Поленова, которую он пропустить не может. Грессер прислал какого-то полковника, своего чиновника особых поручений, для проверки; тот отозвался об картине Поленова положительно, т. е. что он в ней ничего непозволительного не видит… В два часа приехал Вл. Алекс, (великий князь. — В. Б .); увидав меня, закричал: „Сколько лет, сколько зим не виделись!“, и начал расспрашивать: долго ли я работал над этой картиной, откуда материал и т. д. Через двадцать минут приехал государь, государыня, наследник, Георгий Александрович и Константин Константинович. Пошли осматривать выставку, она у нас помещается в двух этажах. Государю очень понравилась картина Мясоедова „Косцы“, и он ее приобрел, потом Шишкина маленькую вещь, Маковского. Наконец, пришли к моей картине. Первое, что он сказал, как интересно, но жаль, что так плохо освещена. Потом стал подробно рассматривать и расспрашивать, я стал рассказывать, подошла государыня и заметила…, что выражение Христа превосходно. „Правда, правда, — сказал государь, — издали он мне показался немного стар, но выражение чудесное“. Я стал объяснять картину государыне. Уходя, государь сказал, что для такой картины тут свету мало и что было бы очень интересно ее увидеть в хорошем освещении. Пошли они в следующую залу, я остался у себя. Вдруг бежит Владимир Александрович и зовет: „Поленов, что Ваша картина, свободна?“ — „Никому не принадлежит, ваше императорское высочество“. — „Государь ее приобретает“. Я поклонился. В это время показывается государь: „Ваша картина никем не заказана?“ — „Никем, ваше императорское величество“. — „Я ее оставляю за собой“. Я низко поклонился. Когда государь уехал, Грессер подскочил к Вл. Ал. и спрашивает: „Ваше высочество, как же насчет картины?..“ На что великий князь сказал: „Государь ее не только одобрил, но и приобрел, следовательно…“ Грессер шаркнул ножкой и исчез. Итак, моя картина осталась на выставке. Теперь ее благодаря любезности Лемоха и Мясоедова перенесли на другое место, где она будет гораздо лучше освещена…»

К сообщению Поленова можно добавить, что Александр III купил не только «Страдную пору» Мясоедова и пейзаж «Дубы» Шишкина. У Владимира Маковского он приобрел четыре работы: «Рыбачки», «Пастушки», «Перед купанием», «Пейзаж», у Волкова — «Церковь» и «Сельцо», у Павла Брюллова — «Утро», у Беггрова — «Севастопольский рейд во время пребывания государя императора», «Прибытие государя императора в Севастополь».

Картина Поленова была оценена в тридцать пять тысяч рублей. Это самая высокая цена, какую только получали русские художники того времени. Павел Михайлович Третьяков желал приобрести «Христа и грешницу», предлагал Поленову какую-то странную сделку. Если государь пожелает купить картину, Василий Дмитриевич должен был сказать, что картина куплена. В этом случае Третьяков обязывался заплатить двадцать четыре тысячи рублей. Если же государь не пожелает купить картину, то тогда художник получает только двадцать тысяч.

Жена Поленова, Наталья Васильевна, очень хотела, чтобы «Христос и грешница» попала к Павлу Михайловичу, но, видимо, торговля покоробила Дмитрия Васильевича, и он, всегда назначавший невысокие цены на свои работы, на сделку с Третьяковым не пошел.

Мы недаром так много и подробно говорим об этой картине, важнейшей в творчестве Поленова.

Мамонтовы от мала до велика были страстными поклонниками «Христа и грешницы». Василий Дмитриевич написал это огромное полотно в кабинете Саввы Ивановича. Лучше младших Мамонтовых никто и никогда не знал этой картины, ибо каждый из героев ее появлялся на их глазах, кого-то из этих древних иудеев они любили, а кого-то ненавидели.

Детство есть детство, для него второстепенного не существует, все важно, все требует внимания и чувства.

Что же до самой картины, то можно сказать: создание этого замечательного для русской живописи полотна без участия Мамонтова не обошлось. Были споры, советы, был свет Большого кабинета, его простор, необходимый для такой-то громадины. Было ободряющее дружеское слово, оно так необходимо творцу, когда работа кажется неодолимой и вечной… О великие творения русского духа! Редкость, когда у создателей наших русских были условия, достойные величия их дивных произведений. Самое жгучее русское слово, сказанное Аввакумом, записано в тюремной земляной яме. Поленов писал свою большую картину в чужом доме, а Суриков «Боярыню-то Морозову»! — впервые увидел, какая она у него, — на выставке. Полотно взял большое, в одной комнате не помешалось, так он писал ее частями, а хоть как-нибудь издали поглядеть — ставил между двумя дверьми — для этого две квартиры снимал — смотрел на полотно из коридора.