Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

На этом приключения картины не кончились. В 1913 году душевнобольной Балашов изрезал «Ивана Грозного» ножом. Художник Хруслов — первый хранитель Третьяковской галереи — не пережил вандализма и покончил с собой. Выходит, Репин — родоначальник «хичкоков» и чернухи. Далеко не все современники видели в «Иване Грозном» шедевр. Стасов о картине ни слова не сказал. Не принял картину Суриков. Он так говорил: «Вот у Репина на „Иоанне Грозном“ сгусток крови, черный, липкий… Разве это так бывает? Ведь это он только для страху. Она ведь широкой струей течет — алой, светлой…»

Правительственные круги попытались нейтрализовать воздействие картины. Ведь убийца — царь, царь пролил кровь. В Академии Художеств профессор Военно-медицинской академии Федор Петрович Ландцерт прочитал лекцию и издал брошюру, доказывая, что картина Репина изобилует ошибками в пропорциях и анатомии. В газете «Минута» в заметке «Блески и изгарь петербургской жизни» некий «Шуруп» писал, что Репин перевел на полотно мысль одного студента. Позже, правда, газета извинилась. И вот что любопытно! У Репина вдруг объявился большой почитатель «Ивана Грозного», сам Алексей Сергеевич Суворин. Он писал в «Новом времени»: «Ничего более сильного, страшно реального и смелого не создавал Репин. Даже по силе и сочности красок она оставляет за собой другие произведения даровитого художника… Ей почетное место в картинной галерее, в особой комнате… Это — русская живопись, это русская школа, русское искусство».

Шум, поднятый картиной Репина, был велик, а уж как запретили — подавно.

Куда менее заметно прошло для общества другое событие, происшедшее во Владимирской губернии, на границе с Московской. В январе 1885 года в местечке Никольском были бунт и стачка. Ткачи Никольской мануфактуры Тимофея Саввича Морозова бросили работу, погромили фабрику, квартиры англичан-инженеров, дом мастера.

А потом был не менее знаменитый судебный процесс. На сто один вопрос обвинений присяжные сказали: «Нет, невиновны, действовали в свою защиту». Мало кто приметил, разве что Ленин, — в России появилась новая сила, имеющая волю постоять за себя: рабочий класс.

Пришла осень. Открылись театры. Время премьер.

Савва Иванович Мамонтов на осенний и зимний сезон пригласил в свою Частную оперу вместо слабохарактерного Труффи Энрико Бевиньяни. Труффи остался, но уже не дирижером, а капельмейстером. Получили ангажементы блистательная Либиа Дрог, Мария Дюран, обладательница красивого голоса, она поразит слушателей в «Гугенотах», из Швеции приехала Мария ван Зандт. Эта была певица с мировым именем. Делиб оперу «Лакме» написал ради нее и для нее. Прозрачное лицо с огромными детскими глазами, бледность, летящая походка, тонкие руки, милая доверчивая улыбка. Имя, как гром, а проста, дружественна. Зритель мог идти наверняка в Частную оперу. Его ждали чудесное пение, выразительная игра, праздник.

Устроилась Частная опера и с помещением. Здание театра в Старогазетном переулке перешло к труппе Кроткова. Корш выстроил для своего театра новое здание. (В нем размещается теперь филиал МХАТа.)

Работать нужно было, как всегда, быстро, но по крайней мере без ночных бдений, без генеральных репетиций на заре.

В первых числах октября в Петербург ушла телеграмма: «Стасову Владимиру Васильевичу. 8 октября на сцене Частной оперы идет первый раз „Снегурочка“ Корсакова, не решитесь ли приехать на этот день, считаю лишним говорить, насколько присутствие Ваше как заступника русского искусства благотворно повлияет на дух всех искренне и горячо потрудившихся. Мамонтов».

Стасов на телеграмму не ответил, не откликнулся на приглашение и Римский-Корсаков.

«Снегурочка» была написана в 1880 году. К весне следующего года композитор инструментовал оперу, а в 1882 году ее поставили в Петербурге, но с многочисленными купюрами.

Критика, как водится, отнеслась к «Снегурочке», по выражению композитора, «мало сочувственно», упрекая несправедливо «в скудости мелодической изобретательности, сказавшейся в пристрастии моем к заимствованию народных мелодий»…

Римскому-Корсакову казалось, что вряд ли какой-то современный театр, даже не предубежденно относящийся к русской опере, сумеет поставить «Снегурочку» на достойном уровне. И он ошибся, к счастью.

Все лето 1885 года Абрамцево вдохновенно готовилось к постановке. Васнецовское «сидение» здесь завершилось самым замечательным образом: все эскизы декораций и костюмов были готовы. В конце лета Виктор Михайлович уехал в Киев, но в Абрамцеве работа продолжала кипеть. «Я работаю над „Снегурочкой“, — писал Мамонтов Васнецову в сентябре 1885 года, — и все больше и больше увлекаюсь музыкой. Есть балласт, но очень и очень много хорошего. К концу сентября, вероятно, она будет готова и должна составить в некотором роде эпоху для музыкальной Москвы, так говорят газеты, а не я. Коровин кончает декорации Берендеевского посада — я не видел еще. Палата Берендеев почти была написана, но Левитан уехал, и, пока не вернется, ее не трогают».

В отличие от Мариинки Мамонтов решил ставить оперу без сокращений и был по-своему прав: опера, как ее написал композитор, ставилась впервые.

Роли разошлись очень удачно. Партию Снегурочки исполняла Салина, Леля — Любатович, Мизгиря — Малинин, царя Берендея — Ершов, Деда Мороза — Власов, Бобыля — Кассилов, Бермяту — Бедлевич.

Итак, 8 октября — премьера, ставшая счастливым праздником для Частной оперы.

Москва узнала в русской опере душу свою, радовалась ее красоте, призадумывалась.

В Петербурге декорации и костюмы были заказаны Клодту. Он почему-то представил берендеев скифами. В Москве «Снегурочка» каждым вздохом своим, каждой нотой и краской была русской.

Не снизошли до мамонтовской «Снегурочки» ни оба ее творца, ни Стасов, но на спектакле все-таки были дорогие гости — четырнадцать передвижников.

Уже в прологе, когда толпа берендеев, провожая Масленицу, вышла с настоящей старинной козой, когда Бобыли-ха пустилась в пляс с Бобылем, Василий Иванович Суриков в восторге вскочил и так неистово аплодировал, что заразил своей радостью весь театр.

На этот раз и критика не смолчала. Влиятельный для Москвы музыковед С. Н. Кругликов спектакль оценил со своего критического Олимпа: «Костюмы и декорации свежи, характерны и красивы, даже волшебные превращения не лишены эффекта. В общем, впечатление любительского спектакля в очень богатом доме. Но все-таки, хотя бы и такая несостоятельная постановка „Снегурочки“ в Москве — явление самое выдающееся изо всего, что нам до сих пор дала московская музыка с начала нынешнего сезона». Опять не забыто, что ставил купец, опять подчеркнуто: хорошие костюмы и декорации — внешнее великолепие денег стоит, шальному богачу не все ли равно, по какому ветру их пускать…