Владислав Бахревский - Савва Мамонтов

Замолчал, глядя в пространство, гневно сжимая губы.

— Такого «Фауста» у нас провалили! Никто даже не заметил, у оперы новый текст, без всех этих чудовищных нелепостей. — Улыбнулся: — Обидно, господа! Перевод все-таки мой. Так сломим же косность! Сломим! Смотрите на меня. Весело смотрите! Мы взялись за хорошее дело, мы его сделаем. В апреле, господа, Николай Сергеевич Кротков обещает выпустить «Аиду».

«Аиду» Верди написал для празднования открытия Суэцкого канала. Опера торжества. Два слившихся моря соединили древний величавый Египет с новым расторопным миром. Слиток царств, спекшихся в горниле времени. Само забвение оказалось бессильным перед гением человека.

— Базиль! Без тебя «Аида» не состоится! — Мамонтов глядел невинными золотыми глазами.

— Люблю эти твои взоры, Савва, — сказал Поленов, обнимая друга. — Но грешницу уже привели к Иисусу, Иисус чертит на песке перстом, люди ждут ответа…

— «Когда же продолжали спрашивать Его, Он восклонившись сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Видишь, знаю. — Сильно сжал руку Василию Дмитриевичу: — Ты не оставишь меня в трудный час. «Аида» — громада. Публика должна видеть эту громаду. Ну кто меня спасет, как не рыцарь красоты! Вася, ты создашь эту чудовищную красоту.

— Господи, как они меня тащили! — рассмеялся Поленов.

— Кто? Куда?

— Бедуины. На пирамиду Хеопса. Двое тянут за руки, двое подсаживают в зад. Не восхождение, а полет. Да, были мы на том великом верху. Вид, я тебе скажу, замечательный. Изумрудная долина, Нил, хребет Мокотали, море подвижных песков. А внутри пирамиды — нехорошо. Душно, темно, коридоры наклонные, скользко… Но знаешь, Савва, что более всего удивило меня. Бедуины признают русских за людей, за равных себе. Инглизы для них — полулюди.

— Все понял. Ты сделаешь эскизы. — Савва Иванович снова пожал руку Василию Дмитриевичу. — О, я теперь на шкуре своей испытал, что это такое — подлинное искусство. Каково ему служить.

На другой день Поленов приехал на Садовую с новым учеником. Жгучий брюнет, глаза веселые, в них озорство.

— Константин Александрович Коровин. «Аида» — это по его плечам. Выдюжит.

Савва Иванович ничего не сказал, посмотрел на молодого человека доброжелательно, а на Поленова с досадой. Пошли в столовую пить чай.

Савва Иванович был переполнен чувствами от спектаклей мейнингенцев и спешил поделиться своими восторгами:

— Какого они Шекспира привезли! Я был на «Орлеанской деве». Есть там сцена: английские послы в присутствии придворных оскорбляют короля. Оскорбляют тоном, выправкой, торжеством лиц. Победители. Король вынужден отдать приказ, который унижает не только королевское, но и человеческое достоинство. Однако он король, он терпит. Что тут делает со зрителем королевский слуга — пером не описать. Казалось бы, действие самое примитивное, проходное: выслушал приказ, поклонился и пошел. Но слуга этот только пытается поклониться… Он ведь не заныл, не взрыднул, у него слезы хлынули из глаз. Он убегает, чтобы не разрыдаться. Публика чуть с ума не сошла. Весь зал плакал… Вот что такое режиссер. Ни одного бездействующего лица на сцене. Каждый — нерв действия. Нервы напрягаются — воздух звенит, а потом видишь, как нервы-люди становятся эластичными и как свободно им дышится, и зал тоже тотчас умиротворен… Подобного чуда на нашей сцене не было. Был — Щепкин, есть Федотова, но подобной сценической дисциплины, лучше сказать, сценического организма, я не видывал. Спектакли театра герцога Саксен-Мейнингенского — живое существо! — Вдруг предложил: — Поедемте в Частную оперу… Сегодня репетиция. Хочу представить госпоже публике ораторию Россини «Стабат Матер». Не пожалеете.

Поленов не поехал, а Коровин согласился.

Возвращаясь из театра, Савва Иванович заглянул Константину Александровичу в глаза:

— В месяц декорации можете написать?

— Могу, — сказал молодой человек беспечно.

— Начинайте завтра. Рисунки костюмов тоже сами сделайте. С Поленовым, конечно, посоветуйтесь, он был в Египте. Но сделайте все свое, чтоб вас ничто не стесняло… Солистки костюмы имеют, но все это мишура. Сделайте так, чтоб они свою рутину в чемоданы спрятали, на самое дно, чтоб им стыдно стало. Декорации надо писать, как Васнецов «Снегурочку» написал. Виктор Михайлович теперь в Венеции, древнюю стенопись изучает. В театр его не скоро удастся залучить… Декорации к «Аиде» тоже будут замечательные. У красоты много работников. А потом напишите «Лакме» Делиба. Я для «Лакме» пригласил Марию ван Зандт [3] Мария ван Зандт — американская певица голландского происхождения. Лирико-колоратурное сопрано, покорившее лучшие театры мира. Гастролировала в России с 1885 года. .

Коровин засмеялся. Савва Иванович удивленно вскинул брови:

— Вам не нравится ван Зандт?

— Я никогда не писал декораций.

— Напишите, не сомневаюсь. В вас я вижу славную и родственную русскую природу.

— Я из рода ямщиков. Мой дед был купец первой гильдии. Отца железная дорога разорила.

— Отцы наши были конкуренты, а мы будем друзьями, — просто сказал Савва Иванович.

Эскиз к одной из декораций Коровин делал по этюду Поленова «Храм Изиды». Мощные каменные колонны, египетская купоросная синева на капителях, в тенях — тайна, солнце на колоннах — пылающее, а тайна — ледяная, чужая. Для остальных эскизов пришлось пользоваться фотографиями. Особенно удачно получились «Лунная ночь на берегу Нила», «Преддверие храма» для сцены судилища над Радамесом.

Серые, чудовищно огромные, во всю сцену каменные громады, из которых сложены фигуры египетских богов, и на этом сером — пронзительно изящная фигурка Амнерис.

Эскизы Мамонтов одобрил, а Костенька Коровин стал в доме своим человеком.

В эмиграции, на чужбине, зарабатывая на хлеб воспоминаниями, Константин Александрович грезил благословенными днями ранней весны 1885 года: «Забавно, что когда я шел в мастерскую писать декорацию, то думал: „Как-то я буду на лестнице писать на такой высоте?“ — полагая, что писать так же придется, как картину, на мольберте, но удивился остроумию: холст лежал прибитый и загрунтованный на полу…»

Мастерская помещалась за Крестовской заставой, в помещении брошенной фабрики.

«В мастерской были маляры, — вспоминал Коровин. — Размерив холсты на квадраты, я нарисовал углем, в общем, контуры, формы колонн и фрески… Долго составляли маляры цвета, переливая в горшок из горшка; мешая краски, подбирая по эскизу.

— Вот это для фундуклеев, — сказал один бойкий маляр, Василий Белов.

— Каких фундуклеев? — спросил я.

— Вон для энтих самых, которых нарисовали.

— Почему же фундуклеи?

— А кто же они? Видно, что народ такой.