Жак Аттали - Карл Маркс: Мировой дух

В июне Женни уехала из Трира, забрав наследство в 120 фунтов стерлингов и часть наследства своего отца, хранившуюся у одного трирского банкира на счете, заблокированном после ее отъезда тринадцать лет тому назад. Никто не знал, где найти Эдгара, не вернувшегося из Америки, чтобы вручить ему его долю наследства. Женни думала, что ее брата нет в живых.

Узнав о наследстве из письма Женни, Карл попросил ее забрать десятки книг, которые были оставлены под залог в Кёльне в июле 1849 года, когда ему не хватало денег на издание газеты.

Отныне семье есть на что жить: объединив доходы от журналистской работы, наследство и выплаты от Энгельса, Карл, по его расчетам, сможет получать в год от 150 фунтов (доход нижних слоев среднего класса) до 500 (доходы высших слоев среднего класса — upper middle class); на деле эта сумма чаще будет приближаться к верхней границе, чем к нижней. Кстати, сам Карл писал в то время, что на 300 фунтов в год в Лондоне можно жить вполне прилично. Тем не менее, чтобы достичь этой суммы, ему придется снова и снова обращаться с просьбами к Фридриху (помимо регулярных выплат с его стороны), каждый раз описывая свои потребности с большим количеством подробностей.

Карл больше не может видеть Дин-стрит. Там повсюду смерть. А главное, ему невыносима мысль о том, что его уцелевшие дети будут жить под этой крышей. Он решил переехать как можно скорее. Не дожидаясь возвращения Женни с наследством, он 22 сентября 1856 года занял у Энгельса денег на обустройство в квартире в пятиэтажном меблированном доме за годовую плату в 36 фунтов (вполовину больше, чем предыдущая) по адресу Графтон Террас, 9, Мейтленд-Парк, Гаверсток-Хилл, возле Хэмпстед-роуд — в том районе Лондона, который начал заселять средний класс и куда Марксы ходили гулять по воскресеньям. Дом с подержанной мебелью в стиле «рококо» казался после обитания в старых трущобах великолепным дворцом.

И поскольку он сам выкарабкался из нищеты, то и революция еще может выйти из спячки. Не только он теперь может рассуждать о чем-то ином, нежели выживание его семьи, но и «левые» всего мира должны пробудиться вместе с ним. Карл снова устанавливает связь между своим личным положением и положением всего света; он пишет в таком духе Энгельсу 26 сентября: «Тот простой факт, что я, наконец-то, снова могу зажить своим домом и вернуть свои книги, доказывает, что до привлечения наших особ осталось рукой подать», и далее: «Не думаю, что большой финансовый кризис произойдет после 1857 года». Их мысли чрезвычайно близки: в письме от 27 сентября, разминувшемся с письмом Карла, Фридрих тоже делает ставку на возвращение «левых» на европейскую политическую арену: «Когда я узнал, что ты обзавелся обстановкой, то заявил, что дело наше правое, и даже побился об заклад». Иначе говоря, революция не могла начаться без Маркса; достаточно было ему вернуться на сцену, чтобы она началась. Он — мировой дух, не иначе…

В конце сентября 1856 года Женни с тремя дочерьми вернулась из Трира. Они проезжали через Париж, где любовались Большими бульварами с недавно установленным газовым освещением. Женни одобрила переезд, хотя и посетовала на то, что Карл не дождался ее, чтобы выбрать новое жилище. Привезенных ею денег хватит на то, чтобы оплатить квартиру вперед на пять лет, хотя в первую очередь следует оплатить долги. Жизнь семьи преобразится.

Двадцать девятого сентября Марксы покинули Дин-стрит, «улицу смерти», на которой за шесть лет у них родилось двое детей и умерло трое. Хелен Демут последовала за ними; они все еще не могли без нее обходиться; обстоятельства, связанные с рождением ее сына, ушли в прошлое.

Через два месяца Фридрих снова написал Карлу о своей вере в революцию, хотя никакое событие в Англии или в остальной Европе не давало тому повода, ничто не предвещало финансового или экономического кризиса, разве что кое-какие затруднения на железных дорогах: «Революции будет не так-то легко начать с такого же чистого листа [как в 1848 году]… По счастью… только проявив храбрость и самую твердую решимость, можно будет что-нибудь сделать, поскольку уже не стоит опасаться такого же быстрого отката, как в 1848 году».

Карл же боялся, что революция разразится прежде, чем он закончит свою большую книгу. С тем большей серьезностью он снова принялся за работу.

Он не писал никаких заметок, не проводил сам никакого исследования рабочей нищеты. Он сам едва-едва из нее выбрался и знал ее лучше любого из тех, кто описывал ее прежде него. Ему не было никакой необходимости знакомиться на месте с условиями жизни рабочих на манчестерских заводах. Он основывался на личных воспоминаниях и наблюдениях других людей. Время от времени он наведывался к одному букинисту на Лонг-Акр. Роясь в книгах и бумагах, он составил целую библиотечку из донесений следственных комитетов и инспекторов фабрик Англии и Шотландии. «Многие члены палаты общин и палаты лордов, которым их раздавали, использовали [эти донесения] лишь как мишени для стрельбы, чтобы измерить по количеству страниц, пробитых пулей, убойную силу оружия. Другие продавали их на вес… Карл прочел их с начала до конца, о чем свидетельствуют многочисленные карандашные пометки. Он причислял свои находки к наиважнейшим документам, самым необходимым для изучения способа капиталистического производства, и был такого высокого мнения о тех, кто их написал, что сомневался, найдутся ли в другой стране Европы столь сведущие, беспристрастные и правдивые люди, как английские фабричные инспекторы».

Он проводил все больше времени в библиотеке Британского музея, с тем большим удовольствием, что там только что открыли новый зал, освещенный большими окнами в потолке и с более внушительным куполом, чем в соборе Святого Павла (он считался самым большим в мире). Его сооружение обошлось в 150 тысяч фунтов стерлингов. Однако архитекторы позабыли о стеллажах, и пришлось устанавливать их в спешке перед самым открытием зала для публики!

Обретение этого великолепного пространства, совпавшее с его собственным переездом, стало для Карла словно еще одним знаком. Как будто улучшение условий жизни должно было обязательно сопровождаться улучшением условий труда. Как будто все должно меняться к лучшему одновременно.

Карл теперь ходил туда почти каждый день и практически всегда садился на одно и то же место. Там он встречал Луи Блана, работавшего над своей монументальной «Историей Французской революции». Главным образом Маркс изучал там доклады об условиях жизни рабочих, но не только в Великобритании. Ему попались официальные донесения из Бельгии, из которых он делал очень подробные выписки, целиком вошедшие в «Капитал» двенадцать лет спустя: в этих страницах отразилось странное сочетание романтического порыва, научной точности и политического азарта: