Джон Гарднер - Жизнь и время Чосера

Но, как бы мы это ни называли, политикой или сумасшествием, обращает на себя внимание тот факт, что его кажущаяся мания величия не отставала от его кажущейся мрачной паранойи. Добившись законодательного признания того, что требование реформы королевского двора является изменой, Ричард значительно увеличил свою свиту, превзойдя всех прежних английских королей по части расходования средств на придание двору блеска и пышности: устройство турниров, представлений-масок, пиршеств, строительство новых дворцов, замков и прочих сооружений, включая перестройку Вестминстерского аббатства. Как свидетельствует Адам Аск, по праздникам король Ричард имел обыкновение восседать на высоком троне с начала пиршества до вечерней молитвы, ни с кем не разговаривая и орлиным взором всматриваясь в своих придворных. Всякий поймавший его взгляд должен был немедленно опуститься на колени. А Уолсингем рассказывает, что король дня не мог прожить без прорицателей и прочих магов, которые твердили ему (и через него народу), что он станет величайшим из всех государей на свете. Просто оторопь берет, когда пытаешься представить себе, как Джеффри Чосер читает свои стихи перед подобным двором, где с высокого трона пристально взирает на него величественно-гордый король, окруженный целой свитой подобострастных монахов и предсказателей. Или представить себе, как реагировал король и как реагировали остальные слушатели на веселые, искрящиеся юмором нападки поэта на нарочито туманные речи магов или на софистику астрологов, ну, скажем, в «Рассказе франклина»:

В какой мере принимал король на свой счет откровенную критику, адресованную в «Рассказе студента» вымышленному молодому маркграфу, который думает только о забавах да соколиной охоте (пристрастие к соколиной охоте постоянно ставилось Ричарду в упрек) и не заботится о том, чтобы произвести на свет наследника, к большому расстройству и огорчению подданных?

Теперь, в конце 90-х годов, высокомерие Ричарда, стремившегося вопреки растущему противодействию сделать свою королевскую волю высшим законом Англии, стало почти непереносимым. Призвав к себе Джеффри Чосера, уединенно жившего на покое, он послал его путешествовать по всей стране – вероятно, Чосеру было поручено сплачивать ряды сторонников Ричарда. Сам Ричард тоже принялся объезжать во главе своей армии всю Англию, чтобы запугать своих врагов, устрашить их этой демонстрацией силы. И очень скоро стража из чеширских лучников перестала выглядеть ненужной мерой предосторожности короля, одержимого манией преследования: его начали ненавидеть.

3 февраля 1399 года Ричард лишился надежной политической опоры в лице Джона Гонта. Эта катастрофа означала не только то, что со смертью Гонта, скончавшегося в возрасте пятидесяти восьми лет, Ричард потерял главного своего сторонника и защитника. Состояние Гонта – как земельные владения, так и доходы от сдачи земель в аренду – было поистине огромно, а вместе с состоянием его сына и наследника Генриха Болингброка, герцога Херефордского, этого давнишнего врага короля, оно превысило бы состояние и могущество короны. В свете монархической теории Ричарда это представляло совершенно неразрешимую проблему. Отчаявшись решить ее, Ричард заменил Болингброку десятилетнее изгнание пожизненным и блокировал наследование им отцовских земель, но сохранил земельные владения Ланкастера в неприкосновенности, с тем чтобы впоследствии Генрих или его наследник могли просить о введении их в наследство. Это был наиболее умеренный образ действий. Генрих вернулся в Англию с войском вторжения и направился к своему родовому замку Понтефракт, где к нему примкнули огромные толпы простых людей, равно как и крупнейшие феодалы.

Ричард, которого эти события застали в Ирландии, настолько убедил себя в божественном происхождении своей власти, что даже теперь, вполне возможно, не утратил всегдашней уверенности в себе. Он так часто и с таким чувством рассуждал о своих абсолютных правах и о защищающей его деснице божьей, он так горячо молился богу (как и его предшественник Эдуард II), он столько раз убеждался в присущей ему, словно святому, способности исцелять больных (во всяком случае, так ему казалось), что, может статься, чувствовал себя неуязвимым; в этом отношении прототип, вероятно, был схож с образом, нарисованным впоследствии Шекспиром, и мог говорить речи, не слишком отличавшиеся по содержанию от знаменитого монолога, с которым обращается шекспировский Ричард II к стороннику Болингброка графу Нортумберлендскому:

Но Болингброк шагал-таки по английской земле, всемогущий господь отвел глаза в сторону, и Ричард, отрезанный, преданный друзьями, был вскоре побежден.

Согласно официальной легенде, сочиненной Генрихом, король «с выражением радости на лице» вызвался отречься от престола и сам пожелал, чтобы Генрих стал его преемником. Ричард, утверждала эта легенда (притом в полном соответствии с истиной), был «человеком настроений». Рассказывали, что он попеременно плакал и шутил, в то время как королевство уплывало у него из рук. В сущности, его погубила не слабость, не нерешительность, а, скорее, самонадеянность. Когда граф Нортумберлендский поклялся телом Христовым, что величие и власть короля не пострадают, если он отправится в глубь страны, чтобы встретиться с мятежниками, король поверил ему и, бледный от гнева, промолвил: «С некоторых из них я велю заживо содрать кожу». (Несколько раньше он грозился предать Генриха такой лютой смерти, что об этом станут говорить даже в Турции.) Ричард встретился с Генрихом у замка Флинт и оказался пленником мятежной армии. Оттуда его доставили в Лондон, где толпы народа на улицах приветствовали Генриха как героя-победителя и свистели и улюлюкали вслед Ричарду, когда его везли в Тауэр. Вскоре после этого произошло неизбежное: поскольку держать короля в заточении – значит обречь королевство на бесконечные заговоры и кровопролитие, Ричарда умертвили в подземной темнице замка Понтефракт.