Борис Ефимов - Десять десятилетий

— Их полагается сдать в бухгалтерию посольства, — сказал Судариков, — но есть и другой выход. Скажите вашим друзьям художникам, что в благодарность за гостеприимство вы хотите дать им прощальный обед. Этих денег, думаю, вполне хватит.

Я спросил у Пу Вейчина:

— Пу-тунджи, я хочу устроить прощальный обед для всех друзей-художников, человек на двадцать — двадцать пять, сколько это может стоить?

Пу Вейчин стал советоваться с присутствовавшим при этом разговоре коллегой-переводчиком.

— Не меньше, чем пятьдесят — пятьдесят пять юаней.

— Пу-тунджи, вы меня не поняли. Не просто где-то перекусить, а настоящий и хороший обед с различными блюдами, вином… Как следует.

Переводчики опять долго советовались. Наконец Пу Вейчин сказал:

— Тогда — не меньше, чем семьдесят пять юаней.

Я передал этот разговор Сударикову.

— Да бросьте, — сказал он, — это все ерунда. Внесите все триста юаней в бухгалтерию посольства, и вам закажут обед в ресторане «Москва». Не первый раз.

Так, конечно, и сделали. И вместо веселого, уютного, праздничного застолья с загадочными и вкусными китайскими блюдами, состоялся скучный официальный обед за длиннейшим столом в лучших советских традициях — не выбирали, как на китайском застолье, из стоявших на круглом столе кушаний то, которое тебе нравится, а уныло глядели, как строгий официант ставил перед нами тарелку с очередным блюдом стандартного меню. Гости вяло переговаривались друг с другом, главным образом те, кто сидел рядом. Литвиненко не произносил ни слова «с видом испуганной индюшки». И мне пришлось взять на себя миссию внести хоть какое-нибудь оживление. И то и дело, огибая длиннющий стол, я подбегал поочередно к каждому из гостей, провозглашая различные шуточные персональные тосты. Но прощальный обед был дан, и триста юаней использованы в законном порядке.

Перед самым отъездом я подумал, что международный этикет требует от отъезжающей стороны официальной благодарности стороне принимающей и, посоветовавшись с Литвиненко, сел и настрочил соответствующие письма Чжоу Эньлаю и председателю Комитета по дружбе с зарубежными странами. И тут «черт меня дернул», и я, желая сделать доброе дело для нашего симпатичного Пу-тунджи, написал в конце письма о том, что особенно благодарен за сопровождавшего нас работника комитета Пу Вейчина, который был для нас не только отличным переводчиком, но и настоящим другом, помогавшим в ознакомлении с культурой и искусством Китая.

Результаты этой моей благодарности, как я узнал впоследствии, сказались: бедный Пу Вейчин был отправлен на три года в деревню на «перевоспитание», когда пришла «культурная революция».

Уже тогда, сквозь толщу приветственных речей и гостеприимных обедов, проскакивали отдельные зловещие симптомы будущего охлаждения и конфронтации между двумя великими странами. Но кто мог предположить, что всего года через два такая конфронтация достигнет невиданного накала. Центральные Комитеты обеих партий обменивались открытыми посланиями и обращениями самого непримиримого и резкого характера, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Из Китая были высланы все работавшие там советские специалисты, а из Советского Союза — все учившиеся здесь китайские студенты. Какие бы то ни было нормальные отношения и контакты между двумя странами были оборваны. И можно себе представить мое удивление, когда в 1964 году, при прочно установившихся непримиримо-враждебных отношениях между двумя государствами, мне пришлось… поехать в Китай снова. Как же это произошло? Совершенно случайно, в коридоре Союза художников СССР меня остановила референт нашего отдела международных культурных связей.

— Борис Ефимович, вы бы не поехали сейчас в Китай?

Я решил, что она шутит, и ответил, решив тоже пошутить:

— А что? Поехал бы. Теперь это даже интересно.

Она буквально просияла. Оказалось, что с этим вопросом она уже обращалась к нескольким известным художникам, не раз бывавшим в Китае, и получала стандартный ответ:

— Для этого надо быть идиотом.

— Так я сообщу куда надо, что вы согласны, — сказала она и, радостная, умчалась.

Я растерянно посмотрел ей вслед. Мои домашние и близкие друзья действительно обозвали меня идиотом.

— На кой черт это тебе понадобилось? — говорили мне. — Разве ты не знаешь, что там творится? Свирепствуют фанатики, догматики и тому подобные «хунвейбины». В лучшем случае набьют морду, а то, может быть, и похуже.

Откровенно говоря, я тоже зачесал в затылке.

«Действительно, — подумал я, — на кой черт мне это нужно? Китай я уже видел. А тут еще вляпаешься в какую-нибудь историю».

И я дал «задний ход». Сообщил в Союз художников, что по состоянию здоровья поехать, к сожалению, не смогу. Через день меня вызвали в ЦК в соответствующий отдел к соответствующему товарищу, ведавшему китайскими делами.

— Вот какое дело, товарищ Ефимов, — сказал мне «соответствующий товарищ». — Если вы не поедете в Китай, то сильно подведете Советский Союз.

И он обстоятельно обрисовал мне сложившуюся ситуацию. Оказалось следующее. В давнем договоре о «Дружбе и сотрудничестве» между СССР и КНР существует малозаметный и доселе не привлекавший к себе особого внимания пункт 18/а, гласивший, что Китайская Народная Республика направляет в Советский Союз в порядке культурного обмена одного художника на один месяц. Советский Союз со своей стороны делает то же самое. Китайский художник тихонько приехал в Москву, спокойненько писал свои пейзажи в Доме творчества Союза художников на озере Сенеж и так же тихонько уехал домой. А советский художник до сих пор в Пекине не появлялся. И китайская сторона со страшной силой вцепилась в невыполнение советской стороной злополучного пункта 18/а. Пекинские газеты под хлесткими заголовками, не вдаваясь в подробности, вопят, будто СССР не выполняет своих договорных обязательств, что является показателем его пренебрежительного и презрительного отношения к великому китайскому народу и т. д. и т. п.

— И нас предупредили товарищи из нашего посольства в Пекине, чтобы мы не вздумали посылать какого-нибудь случайного человека, а приехать должен художник именитый, уже посещавший Китай. Вы подходите по всем статьям.

— Все понятно, — сказал я со вздохом. — Подводить Советский Союз я не стану. Поеду.

…Охотников ехать в поезде Москва — Пекин оказалось немного. Сначала я был один в купе спального вагона, после Свердловска, где сошла супружеская пара, — единственные попутчики, — я остался один в вагоне, после Читы — один во всем поезде, а по прибытии в пограничный с Китаем Забайкальск — один на всем вокзале. И не мог не вспомнить, какое здесь царило оживление в первую мою поездку — многочисленные группы туристов, веселый галдеж, музыка, песни. Теперь — мрачное безлюдье, полная тишина. Часа через два подали поезд на Пекин, и я снова один в вагоне, один во всем поезде. Поезд пересекает границу. Это уже станция Манчжули. Тоже — полное безлюдье и тишина, но зато две статуи — Сталин и Мао, соединенные красным транспарантом. На стендах множество брошюр с текстами, разоблачающими советских ревизионистов. Снова часа два в тоскливом одиночестве, пока не подается сигнал к отходу поезда. И тут являются четверо китайских пограничников, щеголеватых, вежливо улыбающихся. Я протягиваю свой заграничный паспорт.