Борис Ефимов - Десять десятилетий

В военных действиях против сил контрреволюции он проявляет себя неплохим командиром. В частности, хорошо известен эпизод, когда благодаря его энергичному руководству была спасена от затопления огромная баржа с несколькими сотнями пленных красноармейцев. Нельзя не упомянуть и о происшедшем в это же время немаловажном событии в его личной жизни — его женой стала не менее легендарная женщина той поры Лариса Рейснер.

Дочь крупного ученого, профессора Петроградского университета Михаила Рейснера, она с юных лет проявляла необычайные способности к литературной и общественной деятельности. Достаточно сказать, что чуть ли не в семнадцатилетнем возрасте она задумала и осуществила издание сатирического журнала под названием «Рудин» (вышел, правда, только один номер, в котором, помню, очень хлестко и ядовито Лариса высмеяла такого зубастого литератора и критика, как Корней Чуковский). Редкая красавица, волевая и решительная, вплоть до того, что смело ходила в разведку, рискуя попасть в руки белогвардейцев, она была достойной подругой знаменитого Раскольникова.

Я впервые увидел его в доме своего брата, с которым он был в дружеских отношениях. Федор Федорович только что вернулся из Афганистана, где был полпредом Советского Союза. Я смотрел на него с любопытством, видя в нем легендарную личность, имевшую непосредственное отношение к штурму Зимнего дворца и аресту Временного правительства.

В дружеской застольной беседе Кольцов вспомнил эпизод, свидетелем которого я был. Дело было в кулуарах Кремлевского дворца, где происходил очередной партийный пленум. В перерыве между заседаниями, стоя рядом с братом, я с интересом смотрел на известных всей стране партийных и государственных деятелей. Брат обратил внимание, что неподалеку от нас стояли Бухарин, Чичерин, Молотов, Андреев и Сталин. Бухарин держал в руках номер журнала «Огонек», редактируемого Кольцовым. Все они дружно смеялись. Мы с братом переглянулись, и он озабоченно сказал:

— В чем дело, интересно? Что их так могло рассмешить?

В это время Бухарин увидел Кольцова и, продолжая смеяться, жестом подозвал его к себе. Через пару минут брат вернулся ко мне, явно расстроенный.

— В чем дело? — шепотом спросил я.

Оказалось, что на обложке «Огонька» была напечатана фотография со следующим текстом под ней: «Полпред Советского Союза в Афганистане Ф. Раскольников (сидит на слоне), отзыва которого потребовало английское правительство. По лесенке со слона спускается супруга Раскольникова писательница Лариса Рейснер».

— Бухарин спросил меня со смехом, чем провинился перед англичанами слон, что английское правительство требует его отзыва? Конечно, грамматически там все правильно — поставлены скобки, но на слух получается досадный «ляп», — сказал мне брат.

Этот эпизод со слоном очень рассмешил Раскольникова. Дальше разговор зашел о минувших делах Волжской военной флотилии. Федор Федорович вспомнил, как в Свияжск проведать флотилию приезжал сам Троцкий, тогдашний глава Красной армии. В одном из своих очерков Лариса Рейснер писала, что «когда выступает Троцкий, то приходят на ум вожди Великой Французской революции».

— И это совершенно справедливо, — заметил Раскольников. — Именно такое впечатление производил Лев Давидович, но надо сказать, дело прошлое, что и на него немалое впечатление произвели красота и обаяние моей Ларисы.

— А что произошло потом? — несколько бестактно спросил Кольцов.

Раскольников посмотрел на него с неудовольствием.

— А что могло произойти? — сухо сказал он. — Ведь она любила меня.

— Да, да, конечно… — заторопился Кольцов. — Прости, пожалуйста.

Тем не менее Раскольникову предстояло расстаться с Ларисой. Ко всеобщему удивлению, она предпочла ему, мягко говоря, далеко не красавца, но зато прославленного своим острословием, веселым цинизмом и авантюрной биографией Карла Радека.

Очерки Ларисы Рейснер печатались на страницах «Известий», и в редакции она была окружена подлинным поклонением. Помню, как я был счастлив, когда она однажды обратилась ко мне:

— Ефимов, милый. Сбегайте, пожалуйста, наверх в «Правду», найдите Карла Бернгардовича, пускай передаст с вами мою рукопись об издательстве Ульштейна в Берлине. Ее надо срочно в набор.

Нетрудно себе представить, с каким восторгом я ринулся выполнять это поручение. Мигом слетал на третий этаж в редакцию «Правды», нашел Радека, вихрем вернулся с рукописью и был вознагражден ласковым кивком головы.

А буквально через месяц в Доме печати я стоял в почетном карауле у гроба Ларисы Рейснер. Случайное, нелепое заражение сыпным тифом оборвало ее жизнь. Ей едва исполнилось тридцать лет.

По сей день стоит у меня перед глазами Карл Радек, навзрыд рыдающий у ее свежей могилы на Ваганьковом кладбище. Глубокое сочувствие вызывало безутешное горе этого уже пожилого человека, прошедшего, как говорится, огонь и воду и медные трубы, опытнейшего политического деятеля. Но, зная все, что произошло в последующие времена, нельзя не отделаться от мысли, что Лариса, человек, близкий к Раскольникову и Радеку, не избежала бы расстрела в годы сталинских репрессий.

Впрочем, кто возьмется усмотреть логику и закономерность в поступках Сталина? Почему, например, Антонова-Овсеенко он расстрелял, а Подвойского не тронул? Почему Рыков и Бубнов были расстреляны, а Луначарский и Бонч-Бруевич уцелели? Почему Дыбенко погиб, а Коллонтай осталась жива? Сталин, видимо, недолюбливал Раскольникова, но почему-то уничтожать его не стал, а направил на дипломатическую работу. Сначала послом в Афганистан, а впоследствии в Болгарию. Но между этими двумя дипломатическими должностями Раскольникову было доверено почему-то заниматься редакционно-литературной деятельностью. В печати появлялись его довольно посредственные статьи и критические выступления по вопросам литературы. Это привело к неожиданному результату — он познакомился с работником редакции журнала «Прожектор» Натальей Пилацкой, и вскоре они вступили в супружеские отношения. Наташа Пилацкая, милый, культурный человек, была нашей с Кольцовым доброй знакомой, и завязалась, что называется, дружба домами. Я получил возможность довольно часто общаться с Раскольниковым. И странная вещь! — образ «легендарного» участника Октябрьского переворота и Гражданской войны стал тускнеть. Я видел перед собой человека весьма заурядного и, откровенно говоря, мало интересного. Но время показало, что я глубоко ошибся. Эти мои впечатления о личности Раскольникова оказались поверхностными и близорукими.

Шли годы, ознаменованные ожесточенными внутрипартийными разногласиями. В первое время Раскольников примыкал к оппозиции, разделял взгляды Троцкого. Его оппозиционность, естественно, привела к тому, что он был освобожден от высоких должностей, которые занимал в Военно-морском ведомстве, и направлен на дипломатическую работу, то есть по сути дела в почетную ссылку. А когда он уехал послом в Болгарию, был вообще почти забыт и «легендарным» больше не числился.