Эрнст Саломон - Вне закона

В Берлине вторая морская бригада, под командованием капитана третьего ранга Эхрардта, в ранний утренний час вступила в правительственный сектор и заняла его. У Бранденбургских ворот солдаты встретили гуляющего утром Люден-дорфа. Имперское правительство и прусское правительство сбежали. Генерал Вальтер Лютвиц и генеральный председатель земства Вольфганг Капп образовали новое правительство и приказали распространить плакат с заголовком: «Ложь о монархическом путче!»

Вдруг Штаде был наполнен войсками. Всюду маршировали части; тяжело нагруженные отдельные рассеявшиеся группы двигались по улицам, носились автомобили, посыльные на конях скакали в разные места, на углах улиц, перед прилепленными плакатами и перед зданием газеты собирались плотные толпы горожан, солдат, рабочих и крестьян.

Хоффманн и я разбирали по буквам поверх голов возбужденно размахивающих руками людей одно из объявлений. — Слова, — сказал какой-то рабочий, — одни слова! и сплюнул насмешливо, однако, скрылся, когда увидел нас. Хоффманн читал и сказал тогда и ухмыльнулся мне со стороны: — Слова! и я заверил его, что как раз мы и должны придать этим словам смысл. И мы шли дальше и удивлялись, откуда вдруг черно-бело-красные маленькие банты появились в петлицах горожан и многочисленные ленточки кавалеров Железного креста; ведь это же именно эти самые люди только что отказали нам в квартирах?

Вут примчался и собирал свою роту; Бертольд, сообщил он нам поспешно, утром завтрашнего дня прибудет со своим батальоном. Гамбургские охранные полицейские объявил себя нейтральными, как и берлинские, — удвоение зарплаты, вот только тогда бы они участвовали, — как настроен Рейхсвер, он не знал, все же, пожалуй, тут не было никаких сомнений, и тогда:

— Господа, прошу выслушать, все проволочки и шатания теперь прекращаются. Офицерам впредь отдавать честь, понятно! — ив школе он на сегодняшнюю ночь устроил квартиру.

После возбужденной, бессонной ночи прибыл Бертольд. Он объяснил, что предоставил себя в распоряжение новому правительству. Гамбуржцы организовались под его командованием. Бертольд хотел через Гамбург, не ожидая приказа, непосредственно двинуться в Берлин. Но еще нужно было достать остаток оружия. Мне поручили из шести сломанных пулеметов, которые еще валялись повсюду в местечках и хуторах этой болотистой плодородной местности собрать как можно больше пригодных и взять их под свой контроль. Я сразу поскакал на лошади по этим местам. Сразу после полудня я вернулся назад с четырьмя приведенными в исправность пулеметами и тремя тысячами патронов, вставленных в ленты. Батальон стоял на рыночной площади, готовый к выступлению.

Но когда мы прибыли к вокзалу, там все было мертво и пусто. Кочегар вышел из депо, увидел нас, ухмыльнулся, выплюнул свой жевательный табак на рельсы, сказал: — Всеобщая забастовка, и исчез. Мы заняли вокзал, Бертольд искал специалистов, нашел двух человек в своем батальоне, которые раньше были железнодорожниками, и послал их в паровозное депо. Паровоз, который нашелся там, нужно было сначала растопить, потом началось дикое формирование состава, сопровождавшееся громким свистом, криками и смехом перегибавшихся через мост бастовавших железнодорожников.

Бертольд нервно ходил по платформе туда-сюда. На нем было синее штатское пальто, он отцепил звенящую саблю и стал вызывающе ее полировать. Мы сложили винтовки и ждали. В общем и целом нас было примерно четыреста человек.

Я купил стопку газет, сел напротив Вута в зале ожидания и читал. Кто такой был Капп, Вут не знал, но там было еще больше имен, Ягов, и Вангенхайм, и священник Трауб. Не многовато ли старых господ и старых имен, заметил я Ву-ту. Лютвиц — это тоже старый генерал. — В Прибалтике, — сказал я, — самым старшим, в конце концов, был Бишофф, молодой майор. — Я делаю ставку, сказал я Вуту, — на Эрхардта, ни на кого другого. Об Эрхардте я до тех пор едва ли что-то слышал, все же, он должен был быть молодым капитаном.

— Да наплевать, будь там старые имена, — сказал Вут, — это дело молодежи. И подумал и сказал: — Мы должны аннулировать революцию.

— Мы должны продолжить революцию! — сказал я и посмотрел на Вута, и подумал, как все-таки даже пять лет разницы в возрасте приводят к разнице во взглядах.

Поезд был готов; мы поднялись на него с шумом, заняли двери купе и паровоз с пулеметами и с песней поехали в темнеющий вечер.

Я не забуду никогда, как тени этого опускающегося дня лишили наш отъезд всей резкости. Вся сладость мира прибывала из круглого и мягкого мерцания леса, пробивалась из раскрывающихся почек берез, которые прижимались, дрожа, к железнодорожной насыпи. Земля останавливала дыхание, приглушенные песни звучали про себя в ней и долго еще парили в кустарниках, пока поезд гремел дальше. И все в мире было кажущимся, да, даже темнота, которая теперь бархатно опускалась, была обманчивым покрывалом, которое отделяло нас от жесткого дня, который заставил многих из нас в последний раз мечтать об обещаниях счастья. Из-за этого мы молчали, над нами лежало пугающее достоинство, предчувствие вынуждающей силы, в открытые хищные лапы которой мы шагали.

Поезд остановился на открытом участке. Черные стены высоко окантованных домов стояли справа и слева от железнодорожной насыпи в угрожающей крутизне. Лейтенант Вут поспешно прошел вдоль поезда и сказал нам, что мы не можем двигаться дальше, так как на вокзале Харбурга путь прегражден. Тут уже прозвучала пронзительная команда: — Всем выйти. Мы должны были брать с собой только оружие, все снаряжение оставить в поезде. В Харбурге нужно было переночевать, на следующий день рано поутру было запланировано продолжение поездки, или, если бы поезд по-прежнему не мог ехать дальше через Харбург, пеший переход по мосту через Эльбу в Гамбург. Мы осторожно вытаскивали пулеметы из купе, карабкались, ругаясь и спотыкаясь, по острому щебню и по коварным шпалам, и добрались до шлагбаума, который перекрывал широкую дорогу. Здесь мы построились.

Скудные фонари освещали зеленым, бледным светом темную массу, над которой винтовки образовывали дикую полосу колючих теней. В луч света фонарей призрачно внезапно попало несколько штатских, которые испуганно сталкивались и как привидения снова исчезали в темноте. Весь темный фронт фасадов домов на улице демонстрировал только один единственный четырехугольный свет. Он парил очень высоко и очень нереально, почти в отрыве от какой-либо связи с землей, над нашими головами. Капитан Бертольд прошел мимо, дребезжа саблей, совсем один, и снова был проглочен мраком. Марш начался.

Этот город был враждебен. Мы еще видели спокойные поверхности болотистой плодородной земли, широкое зеркало реки, спокойствие осторожно раскинувшегося ландшафта. Здесь же в тесном пространстве нас ударяла одна вещь за другой, черные каменные массы вырастали из мостовой перед нами, уличные ущелья вырезали опасные дыры в окоченелой неподвижности, на каждом углу в засаде притаилась тайна. У нас не было впечатления, что мы идем мимо жилищ живых людей, нам казалось, что мы видим руины, огромные кучи мусора с голыми, закоптелыми, безжизненными стенами, выплевывающими стесняющий дыхание холод, нагроможденные камни за раздробляющимся фасадом из стекла, железа и штукатурки. Из подвалов, кажется, воняло, ни одна звезда не проникала своим светом через расколотое небо этих улиц. Мы дребезжали через испарение дыма, тумана и опасности, наши тени в заколдованном кругу скудных огней росли до ужасных демонов и снова испуганно уменьшались, наши шаги громыхали глухо, и было невозможно удерживать ровный шаг.