Игорь Домарадский - Перевёртыш

Мы снова стали голодать. Огорода, как многие другие, мы не имели; некому было работать. Бабушка промышляла тем, что на базаре меняла вещи на продукты. Если это удавалось, то несколько дней мы "пировали" и даже иногда умудрялись отправлять посылки деду.

Из-за наплыва эвакуированных занимались мы в три смены. В одном классе со мной занималось несколько детей актеров МХАТа, благодаря которым я смог увидеть два или три спектаклья (несмотря на войну, попасть во МХАТ было очень трудно). Одним из них был "Три сестры". В связи с этим хотелось бы отметить еще один факт, а именно эвакуацию в Саратов ряда блестящих актеров Московских музыкальных театров, благодаря чему в помещении оперного театра мне удалось пересмотреть почти все самые известные оперетты. Помимо их, большое впечатление на меня произвели также офицеры польской освободительной армии, которых я встречал на спектаклях. Они поражали воображение своей формой и необычной для наших командиров (а тогда у нас были "командиры") манерой держаться. Ведь до этого нам вдалбливали, что все офицеры — подонки и пьяницы. Польская армия простояла в Саратове несколько месяцев, а затем ушла через Иран в Египет. С немцами она боролась на стороне англичан (её не надо путать с Войском Польским, сформированным в 1943 году на территории СССР). Во время пребывания поляков в Саратове по местному радио велось вещание по-польски. После всего этого особенно дикими кажутся массовые расстрелы НКВД польских офицеров под Катынью и появившиеся недавно сообщения о том, как наша армия позволила немцам подавить восстание в Варшаве в 1944 году! Раз уж об этом зашла речь, скажу, что мы с отцом внимательно следили за событиями в Польше в 1939 году, положившими начало Второй мировой войне. Кстати, я до сих пор помню, что у нас тогда разгром немцами Польши буквально в течение двух-трех недель оценивался как одна из самых блестящих операций в военной истории! Только при этом забывали добавить, что "нож в спину" Польши всадила Красная Армия — "освободительница" Западной Украины и Белоруссии.

Поскольку приближался мой призывной возраст, мама очень боялась, что я окажусь в армии без законченного среднего образования (как будто бы на фронте аттестат мог иметь какое-то значение!). Поэтому меня устроили в заочную школу, в которой, занимаясь в 9-ом классе обычной школы, я одновременно учился по программе 10-ого класса. В итоге аттестат я получил летом 1942 года, на год раньше моих сверстников.

Видимо отцу всегда хотелось уйти от прошлого, уехать из Саратова — города ссылки. Поэтому из-за этого, а не столько из-за опасности прихода немцев, хотя они уже подходили к Сталинграду, он воспользовался случаем и через знакомых людей получил пропуск на наш выезд в Кзыл-Орду. Пришлось бросить все: квартиру, мебель, массу привычных вещей и книг.

Как мы доехали, я не помню, но оказались в "дыре", хотя и в областном центре, за тридевять земель от цивилизации. Жилье мы нашли у казаха, сторожа на бойне. Справедливости ради, надо сказать, что в общем к эвакуированным там относились неплохо. Папа организовал курсы стенографии и у него с мамой появился какой-то доход, а главное — хлебные карточки (по другим карточкам все равно ничего не давали, "не отоваривали"). Бабушка за 1 кг хлеба в неделю учила грамоте сестру хозяина. За дровами (а саксаул очень тяжелый) на базар, примерно за два-три километра, приходилось ходить мне.

В то время в Кзыл-Орде появился Объединенный Украинский Университет, составленный из остатков преподавателей Киевского и Харьковского Университетов. Я поступил на физмат, но проучился там не долго и перевелся (с большим трудом, так как за каждого студента цеплялись) в Крымский медицинский институт, эвакуированный из Симферополя.

Очевидно, горе и невзгоды объединяют людей, помогая им выжить. Поэтому жили мы дружно и, насколько это было возможно, весело. У меня появились друзья и первые приятельницы из числа эвакуированных девиц. Много радости доставляли редкие письма, приходившие из Саратова от школьных товарищей.

Автобусов и тем более трамваев в Кзыл-Орде не было. Всюду приходилось ходить пешком. Интересно, что несмотря на военное время там было относительно спокойно и мы разгуливали даже по ночам.

В январе 1943 года я получил повестку в Военкомат; меньше чем за месяц до того мне исполнилось 17 лет. Через несколько дней я оказался в Ташкенте, в военной школе, где готовили телеграфистов. Не буду вспоминать эти ужасные для меня времена, скажу только, что перед отправкой на фронт я попал на гарнизонную медицинскую комиссию, признавшую меня негодным к строевой службе из-за последствий полиомиелита. Вернувшись в Кзыл-Орду, я продолжил занятия в Мединституте. Занимался я хорошо и после второго семестра мне назначили Сталинскую стипендию (она была намного выше обычной).

Летом 1943 года отец заболел брюшным тифом и, когда уже начал выздоравливать, внезапно умер. К сожалению, на его могиле я так больше и не был. Хотя мне пришлось потом много ездить по стране, в Кзыл-Орду я так и не попал, а теперь это и вообще невозможно.

Маме в ту пору было лишь 40 лет. Замуж она больше не вышла. Ранней зимой 1944 года вместе с бабушкой она вернулась в Саратов, а я последовал за ними после окончания третьего семестра Ехал я в тамбуре поезда несколько суток (зимой!), голодный, так как "рейсовые" хлебные карточки не отваривались, и практически без денег. В Илецкой защите была пересадка и поезда надо было ждать целые сутки. Последние деньги пришлось потратить на санобработку, без чего нельзя было ехать дальше. Но в очереди на компостирование билета я оказался одним из первых. Это мне и помогло. Какой-то командированный просил закомпостировать ему билет и дал деньги, которых хватило и на меня. И снова — тамбур!

В Саратове я был зачислен в порядке перевода на 4-ый семестр Медицинского института. Поскольку официальной эвакуации из Саратова не было, а мы уехали по собственному желанию, то квартиру нам естественно не вернули. Хорошо, что нас приютила мамина родственница, о которой я упоминал. Большое ей спасибо за это. Ей самой приходилось очень трудно. После гибели мужа и зятя, она вместе с дочерью и двумя маленькими внучками жили в двух комнатах коммунальной квартиры, а тут еще нас трое подвалило! Не знаю как, но в тех же домах, примерно через два года жизни в таких условиях, маме удалось получить 9-метровую комнату. После этого мы зажили, как в раю.

В институте я занимался хорошо. С моим приятелем Сашей Гретеным (сейчас он профессор Медицинского института в Нижнем Новгороде) всегда сдавали экзамены досрочно. С 3-его курса я увлекся патологической физиологией, чему не мало способствовал проф. О. С. Глозман, прививший мне вкус к научной работе. Позднее, вместе с Сашей, мы переключились на терапию; я мечтал стать терапевтом. Заведовавшая кафедрой пропедевтики доцент Симагина подарила мне тогда книгу с надписью: "Игорю Домарадскому — терапевту по призванию".