Игорь Домарадский - Перевёртыш

Работая в Институте "Микроб", я столкнулся и с "еврейской" историей, которая вполне могла коснуться и меня; ведь бабушка была еврейкой и её многие знали. Небезынтересно, что эта история, включавшая в себя также "дело врачей отравителей", происходила в бытность Министром Союзминздрава генерал-полковника Е. И Смирнова (1947–1952 год), который вряд ли мог сомневаться в невиновности таких видных ученых, как академик Лина Штерн, члены АМН В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко, М. С. Вовси и ряд других, попавших в разряд "отравителей". Позднее я познакомился со Смирновым, но случая спросить его об этом и о том, предпринимал ли он что-либо для их реабилитации, мне не представился. Примечательно также, что хотя все, пострадавшие по делу Еврейского антифашистского комитета и "делу врачей" посмертно или при жизни были реабилитированы, "5-ый пункт" в анкетах долго давал еще о себе знать и недаром в числе диссидентов евреи играли далеко не последнюю роль. Особенно тщательно чистоту "5-ого пункта" блюли в той системе, о которой речь пойдет ниже. В таких крупных научных центрах, как Оболенск или Кольцово, "нескрытых иудеев", по-моему, не было, за что у себя на кухне мы называли их "городами без евреев".

Эхо "Дела врачей" докатилось и до Саратова (а как могло быть иначе?). Из числа пострадавших я знал блестящего клинициста-терапевта профессора Л. С.Шварца, который в отличие от многих других клиницистов был к тому же настоящим ученым. Вот это-то и послужило поводом для его травли. Интересно, что два русских соавтора Л. С. Шварца — профессора Н. Н. Ивановский и А. М. Антонов оказались "ни при чём".

Второй жертвой стала сотрудница института "Микроб" Е. Э. Бахрах, в прошлом активный комсомольский и партийный деятель, правда, "местного масштаба". Позднее её, кандидата наук, восстановили в институте, но в должности лаборанта и лишь через много лет она смогла защитить докторскую диссертацию. В 1952 году мне пришлось конкурировать с Е. Э. Бахрах за должность старшего научного сотрудника и победа осталась за мной, однако в другой ситуации по стажу и опыту работы пальма первенства безусловно досталась бы ей.

Наконец, третей жертвой явился Я. Л. Бахрах (однофамилец Е. Э.), вину которого усмотрели в том, что для получения аминокислоты цистина в качестве сырья он использовал отходы парикмахерских ("опыты на людях"!) В журнале "Крокодил" появился по этому поводу фельетон, за которым последовало увольнение Бахраха и "завал" его кандидатской диссертации. Бедняга долго влачил жалкое существование и в конце-концов оказался в Иркутске, где я помог ему сделать новую диссертацию, посвященную роли того же цистина в лечении переломов костей (она была защищена лишь в 1964 году).

Волна антисемитизма прокатилась по всей противочумной системе, в частности она накрыла и Ростовский противочумный институт, в котором мне в последующем пришлось работать. В числе других, её жертвой там стал заместитель директора профессор И. С. Тинкер, много сделавший для ликвидации чумы в Северно-Западном Прикаспии и принимавший непосредственное участие в разработке Б. Я. Эльбертом и Н. А.Гайским живой туляремийной вакцины. Недавно прекрасный очерк о Тинкере написан его сыном, тоже профессором [Занимательные очерки о деятельности и деятелях противочумной системы России и Советского Союза". Научный редактор и составитель М. И. Леви. Информатика. М.1994).]. Как указывает автор, от Тинкера отвернулись тогда многие из его сослуживцев, а когда он в поисках работы записался на прием к Жукову-Вережникову, хорошо знавшему Тинкера по противочумной системе и ставшему Заместителем министра Здравоохранения, то тот не принял его.

Моя работа над докторской особого восторга в Институте не вызывала, так как требования к таким диссертациям тогда предъявляли очень большие. Многие, очень солидные и эрудированные специалисты-чумологи, не могли их написать, а меня считали слишком молодым и нахальным. В связи с этим я не могу не упомянуть об академике А. Е. Браунштейне. Чем уж я ему приглянулся, сказать не могу, но когда я работал у него в лаборатории (осваивал бумажную хроматографию), он заслушал результаты моей работы на своем семинаре и одобрил её. После этого защита уже не составляла особой проблемы, хотя из-за моего шефа, с которым давно уже у меня были натянутые отношения, защита задержалась на целый год и состоялась только в 1956 году. Меньше чем через год я был утвержден ВАК'ом и стал доктором медицинских наук. Забыл сказать, что один из моих оппонентов заставил меня вставить в диссертацию полтора листа разной чепухи, касающейся учения Лысенко. После утверждения, меня сделали начальником отдела биохимии и биофизики.

Бесконечные ссоры привели, наконец, к тому, что еще в 1954 году я порвал отношения со своей женой, которая, ничего не сказав мне, отвезла нашу годовалую дочь к своим родителям в Кирсанов. Не берусь утверждать, что правда была на моей стороне. Слишком много с тех пор утекло воды и бессмысленно ворошить старое. Скажу лишь одно, что тогда у меня появилось большое и, как мне казалось, искреннее увлечение другой женщиной, длившееся несколько лет. Роман оборвался по моей инициативе и поэтому чувство вины перед этой дамой меня не оставляет даже сейчас.

Разрыв с женой чуть не отразился на моей карьере (долгое время меня таскали в райком КПСС, в буквальном смысле слова стучали кулаками по столу, заставляя вернуться назад и "грозя страшными карами").

Защита докторской диссертации, тогда во многом сенсационная, изменила всю мою жизнь. Случайно оказавшись в Москве (меня послали добывать реактивы), я получил предложение стать директором Иркутского противочумного института Сибири и Дальнего Востока, Предложение оказалось совершенно неожиданным, поскольку об административной карьере я никогда не мечтал и даже не думал о ней. Посоветовавшись по телефону с мамой, я дал согласие. Вернувшись в Саратов, я рассказал об этом директору института Д. Г. Савостину и его заместителю Г. Н. Ленской. Зная меня достаточно хорошо, они тут же заявили, что я сошёл с ума, а Ленская добавила, что в перспективе мне грозит тюрьма или в лучшем случае "провал со всеми вытекающими последствиями". У меня и у самого появились сомнения в целесообразности такого перелома в жизни, о чём я написал в Минздрав тогдашнему начальнику Отдела особо опасных инфекций Б. Н. Пастухову. [Пастухову посвящен рассказ М. И. Леви (см. примечание на стр.27).] Письмо начиналось словами: "Я прекрасно понимаю, что поступил опрометчиво, поспешив дать согласие на перевод в Иркутск на должность директора противочумного института. Но мне кажется, что лучше исправить ошибку сейчас, пока я не принял еще дел". Однако на письме появилась резолюция: "После налаживания работы института Вам будет предоставлена возможность перевода только на научно-исследовательскую работу через 1–2 года". Вслед за этим последовал приказ Министра и мне ничего не оставалось, как подчиниться. Передав свой отдел Е. Э Бахрах, 15 мая 1957 года я отбыл в Иркутск В это время мне пошёл 33 год.