Эндель Пусэп - Тревожное небо

С балкона гостиницы мне был виден речной порт, красавец мост, заменивший плашкоут с рядом лодок на канате, и я любовался величественной панорамой правобережья, заканчивающейся далеко на горизонте шапкой горы Такмак и грядой тающих в синей дымке сопок.

На фоне всего этого терялась и тускнела личная потеря дедовский хутор, переставший существовать.

В Ленинград

Тетя Альви, младшая сестра отца, вернулась из Красноярска с ошеломляющим сообщением: окружной комитет партии, его эстонская секция посылает нас с Вальтером в Ленинград на учебу. Учиться!

Дома у нас уже давно шли долгие споры по поводу нашей дальнейшей судьбы. Я закончил семилетку, Вальтер — шестой класс. Мать и тетя Мария полагали, что лучше и почетнее учителя должности нет. Отец считал, что самое верное — это работа агронома.

— Сельскохозяйственный техникум тут же, в Красноярске, и незачем тебе ехать куда-то, — выкладывал свои аргументы отец. — И домой наведаешься, и дядя Освальд помочь сможет.

Аделе и Альви {6} 6 Аделе Яновна Пусеп окончила в 1927 году в Ленинграде Коммунистический университет народов Запада, работала в партийных органах в Красноярске, Новосибирске и Ойрот-Туре. к тому времени уже учились в Ленинграде и, чем я страшно гордился перед сверстниками, являлись коммунистами. Альви была пока единственной, посвященной в мою давнюю и заветную мечту стать летчиком. Она выяснила, что в Ленинграде есть Военно-теоретическая школа ВВС РККА…

Правда, посылали нас отнюдь не в летную школу. Меня — в педагогический техникум, Вальтера, не имевшего семилетнего образования, — на рабфак. Это меня не смущало — главное, попасть в Ленинград. Педтехникум устраивал маму. Ее горячо поддерживали тети и дядя Александр. Весы судьбы склонялись явно в мою пользу, и отцу пришлось сдаться.

Решающим оказалось и сообщение, что окружком партии, направляя нас в Ленинград, предоставляет бесплатный проезд.

— Ну что ж, надо вам оформлять документы, — заявил отец, — сходите в сельсовет, возьмите справки. Потом придется съездить в Шало за удостоверением личности.

Вечером, когда, закончив все дела и отужинав, мы с Вальтером забрались на сеновал, снизу меня окликнула Альви:

— Эндель, спустись на минуточку.

— Слушай, что я тебе скажу, — прошептала она, — у Вальтераесть свидетельство о рождении, по нему ему выдадут в сельсовете справку для удостоверения. У тебя его нет, тебя и не крестили вовсе, а только записали в книгу в волости. Когда в сельсовете тебя будут спрашивать, ты скажи, что свидетельства нет и что ты родился в девятом году.

— Но я родился в десятом.

— Чудак-человек, в летную школу принимают не моложе восемнадцати лет. Понимаешь?

Секретарь сельсовета, молодой латыш Юлис Лусис, был в то утро не совсем «в себе». Единственный владелец трехрядной гармони в Выймовке был приглашаем на все свадьбы, крестины и другие деревенские события, не говоря уже о «вечерках» — танцевальных вечерах, на которые собиралась время от времени молодежь со всех окрестных деревень и которые без его гармони вообще бы не состоялись.

Витающий в помещении запах самогона и помятое хмурое лицо Юлиса свидетельствовали, что и эта ночь проведена с выпивкой и гармонью.

— Ну, вам что? — уставился он на нас покрасневшими глазами, когда мы, поздоровавшись, нерешительно остановились возле двери.

— Нам справки… мы уезжаем…

— Уезжаете? Куда же это?

— В Ленинград, — с нескрываемой гордостью заявил я.

— Учиться, — добавил Вальтер и положил на стол свидетельство о рождении.

Секретарь сельсовета, мельком взглянув на бумагу, извлек из ящика стола печать и письменные принадлежности.

— Когда родился?

— 15 сентября 1909 года.

Написав все, что полагалось, и полюбовавшись на справку некоторое время, отложил ее в сторону.

— Ну, а твоя фамилия Пуусепп? — поинтересовался он, приступая к следующей справке.

— Да, но пишется она по одной букве…

— По какой такой одной букве? — поднял Юлис на меня глаза. — Что ты мелешь?

— Ну да, по одной, одно «у» и одно «п», а вместо «е» —»э» оборотное…

— Чудесаа-а! — протянул он и спросил. — Кто же тебе это сказал?

— Учительница сказала, учительница русского языка.

— Раз учительница сказала, пусть так и будет, — секретарь решительно обмакнул перо в чернила и вывел на бумаге… жителю дер. Выймовское гр-ну Пусэп Энделю Карловичу, родившемуся.

— 1 мая 1909 года.

— Но ведь ты же ро… — открыл рот Вальтер, не посвященныйв мою тайну. — Я изо всех сил толкнул его ногой. Ойкнув отболи, Вальтер в свою очередь пихнул меня в грудь. Полы моего пиджака распахнулись, обнажив находившуюся во внутреннем кармане бутылку.

Мигом оживившись, не обращая никакого внимания на нашу потасовку, Юлис потребовал:

— А ну, давай сюда, что у тебя там такое, — и, выхватив у меня посудину, вытащил деревянную затычку и одним духом отпил добрую треть. Поставив затем бутылку на стол, вытер тыльной стороной ладони губы и продолжал писать. Дохнул на печать и приложил ее на обе справки. Потом посмотрел на бутылку и, чуть поколебавшись, отпил еще пару глотков.

— Эх! Уезжаете, — вздохнул он с откровенной завистью, — счастья вам, ребята.

Все! Обошлось. Вприпрыжку, не чувствуя под собой ног, помчался я домой. Первое препятствие на пути в летчики было устранено.

— Почему ты меня ударил? — догоняя меня, спросил Вальтер. Я посвятил и его в свою тайну. Неопределенно хмыкнув, Вальтер ничего не сказал. Был он довольно замкнутым. Рано потеряв родителей, он молча выполнял поручения взрослых. Учеба давалась ему с трудом, и теперь, отстав от меня на год и окончив шестой класс, так же молча, с безразличием собирался поступать на рабфак. Зимой он часами корпел над уроками, летом пас скот и редко-редко принимал участие в проказах и забавах, предпринимаемых нами с соседскими мальчишками. Оживлялся лишь на рыбалке, охотясь с острогой на хариусов.

В нашей большой семье не было сынков и пасынков. Мы с Вальтером росли вдвоем, и отношения взрослых к нам были во всем одинаковыми. Только тетя Мария, уже в годах старая дева, пожалуй, больше любила Вальтера.

Было еще совсем темно, когда мы с Вальтером, тетки Аделе и Альви и отец, уложив на телегу все свое добро, выехали со II мора.

Путь не близок — верст пятнадцать до большака или тракта, протянувшегося от Москвы до Иркутска, а по нему еще добрых полсотни верст через Большую Березовку, Духовичи, Баджею, (лфокино и Маганское до Красноярска. Наш добрый старый Серко, кривой на левый глаз, тащился шагом и лишь под гору, когда поз сам его подталкивал, семенил ленивой рысцой. Тогда мы пиятером взбирались на телегу и ехали до следующего подъема, пи котором Серко, останавливаясь, косил назад здоровым гла-юм, как будто просил сойти нас с воза.