Эндель Пусэп - Тревожное небо

Еще более крупным испытанием была поездка в Кронштадт. Наша рота осматривала линкор «Парижская Коммуна», нам показали подводные лодки, в том числе только что поднятую со дна моря английскую субмарину-55, потопленную в 1918 году красными моряками эскадренного миноносца «Азард».

Рота остановилась около высоченной трубы. Старшина предложил: «Кто желает залезть на трубу — два шага вперед». Не думая о последствиях этих опрометчивых шагов, я их сделал… оглянулся и оказался один впереди строя…

— Лезьте! — напутствовал меня старшина. Поначалу все шло нормально. Цепляясь руками и ногами за скобы, вбитые в наружную стену трубы, я быстро взобрался наверх. Перелез через перила на маленькую площадку, на самом верху трубы. И тут, — о ужас! — тут я заметил, что труба качается! Качается вместе со мной! Под сердце подкатил холодный комок. Я закрыл глаза.

— Курсант Пусэп, слезайте, — кричал снизу старшина. Я — ни с места.

— Слезайте же! Пора ехать обратно…

Я же стою как пригвожденный и не могу даже глаз открыть.

— Сынок, э-эй, сынок, — услышал я вдруг снизу незнакомый голос. Открыв глаза, увидел внизу рядом со старшиной деда, одетого в замызганную телогрейку и такую же шапку-ушанку.

— Ты спускайся во внутрь, она ведь холодная, — приложив ладони ко рту, кричал дед.

Поднявшись по скобам до самой макушки, я заглянул в внутрь трубы. В самом деле — там тоже скобы. Внизу зиял чернота. Глубина не ощущалась. Я начал спускаться.

Когда я, наконец, вылез через отверстие для очистки золы и снова встал перед старшиной, меня встретил дружный хохот всей роты. Мое новенькое обмундирование стало от сажи значительно темнее, чем ватная телогрейка и штаны деда.

Обратно в Ленинград шли на портовом буксире. На заливе было неспокойно. Через палубу то и дело перекатывались волны. Мы теснились у теплой трубы буксира. Настроение хуже некуда: как же я смогу летать, если боюсь высоты?

Годы курсантские

Начало нашей учебы было совсем не похоже на то, что и я, и многие другие ожидали… Мы ждали, что как только станем курсантами авиационной школы, нас на следующий же день повезут на аэродром. А там — начнутся полеты, полеты, полеты…

Первый «сюрприз» появился в лице парикмахера, в руках которого блестела машинка для стрижки под «ноль-ноль». Процедура эта была проведена еще в нашем штатском состоянии, перед тем, как мы на долгие годы расстались с толстовками, пиджаками, косоворотками, галстуками и прочими атрибутами одеяния штатского человека. Затем — баня, переодевание в защитную гимнастерку, такие же брюки и простые яловые сапоги. Уже на следующее утро после физзарядки и сытного завтрака мы поняли, что путь к штурвалу самолета лежит через ноги. «Раз, два — левой! Раз, два — левой! Шире шаг! Выше голову! Раз, два…» и так час за часом, день за днем.

Через недельку помкомвзвода счел, что наши ноги уже кое-что соображают, пора приниматься за руки. И вот тут-то у меня вновь появилась заковырка. Ноги вышагивали нормально, а вот руки… руки делали почему-то все наоборот. Я взмок от напряжения и страха перед тем, что на этом вся моя карьера летчика закончится. Вспотел и помкомвзвода. Битый час шагал я перед ним, а толку не было. Наконец, помкомвзвода не выдержал. Обругал меня, назвав почему-то киселем…

Кто со мной только ни бился: командир отделения, помкомвзвода, старшина роты. Наконец «слава» обо мне дошла до самого командира роты. А так как обучение одиночного бойца в реестре его служебных обязанностей не значилось, то он приказал курсовому командиру — тучноватому добродушному украинцу «лично проследить и принять необходимые меры».

Было прослежено, были приняты меры, а мои проклятые руки не давались никак… Шагаю в строю — все в порядке. Как только остаюсь один на один с командиром, руки делают все, только не то, что надо… Всем это надоело. Меня оставили в покое, и вдруг неожиданно я обнаружил, что делаю все правильно…

Примерно через месяц после начала занятий казарму посетил командир роты. До этого мы его еще не видели. Перед его приходом старшина роты лично проверял все тумбочки: зубная щетка, бритва, мыльница — на верхней полке слева, книжка из библиотеки — там же, но справа, принадлежности для чистки винтовки и сапожная щетка — внизу. Беда, если эти важные атрибуты курсантской жизни оказались перепутанными.

— Рота — смирррно! — послышался тонкий голос дневального. — Товарищ командир роты! Рота занимается подготовкой к занятиям. По списку 120 человек. В расходе трое. За время моего дежурства в роте происшествий не случилось. Докладывает дневальный по третьей роте Военно-теоретической школы Военно-Воздушных Сил Рабоче-Крестьянской Красной Армии курсант Мате.

— Вольно! — На голубых петлицах гимнастерки командира роты блестела «шпала», красный эмалированный прямоугольничек. По рангам того времени это означало «К-7» — седьмая категория.

— Построить роту! — приказал командир.

— Становись! — рявкнул сочный баритон старшины.

— Равняйс-с-сь!

— Второй взвод — осади назад!

Второй взвод был как раз наш. Помкомвзвода, стоявший в строю на правом фланге, держал голову вправо, а левой вытянутой рукой похлопывал по животу самого высокого из нас, Бурдияна из Бендеры. Рука помкомвзвода, поднятая до уровня плеча, была как раз на животе великана. Это выглядело так смешно, что взвод засмеялся.

— Отставить смех! — рявкнул старшина.

— Смиррр-но-о! Равнение на середину! — и старшина, четко печатая шаг, отдал рапорт командиру роты.

Мы уже научились к тому времени «есть начальство глазами». Командир роты начал с правого фланга обход строя. Время от времени он запускал два пальца под ремень. Если замечал, что ремень затянут слабо, брался за пряжку и, повернув ее на несколько оборотов, многозначительно вскидывал глаза на стоявшего рядом старшину. Значение этого пряжковерчения и взглядов мы узнали лишь вечером. Каждый оборот пряжки слабозатянутого ремня означал взыскание — наряд вне очереди. Два оборота — два наряда, три — нарядов тоже три… До моего ремня пальцы командира не дошли, ибо я стоял во второй шеренге. Когда он уже прошел и занялся третьим взводом, я потихоньку проделал эту процедуру сам. К моему ужасу пряжка ремня повернулась четыре раза!

Командира роты мы видели очень редко. А если он и появлялся, то результатом этого были наряды, весьма щедро раздаваемые то за пятно на носке начищенного до зеркального блеска сапога, то за слабо затянутый ремень, отлетевшую пуговицу или хаос на полках тумбочки.

Начались регулярные занятия в классах. Изучение теории полета — по Пышнову, самолеты, моторы, оружие — пока лишь теоретически, винтовка и наган — практически. Каждый день — двадцатиминутная утренняя зарядка. Два-три раза в неделю спорт: прыжки через «коня» и «козла», турник, бег, прыжки в длину и в высоту. Самым увлекательным было катание на ренском колесе, но это случалось редко и помалу — не хватало колес. Изредка водили нас строем в бассейн.