Мэтью Андерсон - Петр Великий

Однако политические аспекты посольства: потребность завоевать союзников для России, усилить ее международное положение и проложить путь для ее будущего расширения, — не отбрасывались в сторону. Соглашение относительно дружбы с Пруссией было подписано в Кенигсберге в начале июля 1697 года. Хотя само по себе это имело не слишком большое значение, царь и герцог Фридрих, вероятно, во время последовавшей морской поездки в Пилау, устно заверили друг друга во взаимопомощи против всех врагов [17] См. обсуждение этого, все еще довольно неясного, эпизода в: К. Forstreuter, Preussen und Russland von den Anfangen des Deutschen Ordens bis zu Peter dem Grossen (Gottingen — Berlin, 1955), p. 177–180. . В Утрехте Петр имел беседу с Вильямом III, которым он давно восхищался и с которым у него установились сердечные личные отношения. (Он был в восторге от визита на лучшую яхту Вильяма, недавно построенную компанией «Транспорт Ройял»). В Вене он подробно обсуждал международные дела с имперским канцлером, графом Кински. Ни одно из этих политических дел не имело серьезного результата. Обещания, которыми он обменялся с Фридрихом Прусским, были еще далеки от образования союза; энергия прусская должна была в скором времени поглотиться вновь возобновленной борьбой с Францией после начавшейся в 1701–1702 годах войны из-за испанского престола. Голландское и английское правительства не имели ни малейшего желания быть вовлеченными в конфликт с турками, на что Петр все еще надеялся. Напротив, они теперь тайно старались быть посредниками между Оттоманской империей и Габсбургами на переговорах, которые могли принести плоды в мирном договоре в Карловице в январе 1699 года. Австрия была все более и более озабочена неизбежной смертью Карла II Испанского и кризисом из-за испанского наследства, который, вероятно, должен был последовать, и, естественно, склонялась к миру с турками, чтобы развязать себе руки для действий в Италии и на Рейне. Габсбургское правительство поэтому проигнорировало российские просьбы и требования продолжить войну с султаном в соответствии с Русско-австро-венецианским договором, заключенным в феврале 1697 года, до тех пор пока Порта не согласится уступить Керчь России. Вся конфигурация международных отношений была, по крайней мере в тот момент, неблагоприятна для надежд Петра, и этот факт постоянно беспокоил его, — и во время своего путешествия он безуспешно пытался спасти ситуацию.

Отношение к Великому посольству и отношение лично к Петру существенно отличались. В шведском городе-крепости Риге (первый западный город, который должен был посетить молодой царь, чтобы добраться до прусской территории) его приняли скорее вежливо и торжественно, чем тепло. Попытка Петра осмотреть укрепления вызвал а инцидент, сам по себе ничем не примечательный, но вызвавший очень значительные последствия: стражник грубо отказал ему. Лефорт, как формальный глава посольства, признавал, что солдат просто выполнял свою обязанность. Но оскорбление, терзающее память и гордость царя, мучило его все время. Более чем через три года это стало единственной важной причиной, указанной в российской декларации об объявлении войны против Швеции, и, когда началась российская осада Риги в 1709 году, Петр радовался, что «Господь Бог позволил нам видеть начало нашей мести на этом проклятом месте». Он обладал многими достоинствами, но умения великодушно прощать обиду, реальную или вымышленную, среди них не было.

Его проезд через прусскую территорию большого интереса или энтузиазма в правящих кругах не вызывает. Официальное отношение к приему посольства в Кенигсберге было высказано курфюстом: «Мы должны согласиться с желанием Петра предпочесть проехать, сохраняя полное инкогнито, без необходимости говорить с нами или прибывать к нашему двору, так что мы можем оставаться свободными от трудностей, которые иначе могли бы иметь с ним» [18] Forstreuter, Preussen und Russland, p. 177 fn. . В Голландии и Англии официальное внимание, уделенное ему, больше напоминало любопытство, чем какое-либо другое чувство, которое мог бы вызвать факт, что этот причудливый индивидуум, визитер почти из другого мира, был фигурой реальной политической важности. В Вене вопрос о церемониале обсуждали больше месяца, пока посол не представил свои верительные грамоты императору Леопольду I. Самый активный интерес к русскому царю проявил папский нунций, который надеялся обратить в римское католичество сначала Петра, а вслед за ним и его подданных.

Великое посольство не только представило Петра официальной Европе, но и позволило европейцам бросить первый поверхностный взгляд на российского правителя. Их реакция, как и у их правительств, была смешанной и зачастую равнодушной. Энергия царя и любопытство, вместе с, видимо, врожденной интеллигентностью, вызывали восторг. С другой стороны, развязность манер, его сильное увлечение спиртным (поразительное даже по стандартам того некритического века) и судороги, которые искажали его лицо в моменты напряжения (на это он был обречен до конца своей жизни), — все это делало его в чем-то похожим на дикаря, однако дикаря мощного и интересного. «Царь очень высок, его черты лица — прекрасные, и его фигура очень благородная», — писала вдова курфюрста Ганноверского после встречи с ним в Германии. «Он имеет большую живость ума и готов давать весьма остроумные советы. Но, ко всем преимуществам, которыми природа обеспечила его, остается только пожелать, чтобы его манеры были хоть чуть-чуть менее грубыми». Она очень удивилась, узнав, что русские, танцуя, принимали кости кита в корсетах немецких дам за ребра, «и царь поразил ее высказыванием, что немецкие дамы имели дьявольски жесткие кости» [19] Цит. по: E. Schuyler, Peter the Great, I, 285–286. . В Англии епископ Солсбери пришел к выводу, что Петр «предназначен природой скорее быть судовым плотником, чем великим князем», и продолжал комментировать: «Но после того я часто виделся и много общался с ним, я восхищаюсь глубиной предусмотрительности Бога, который поднял такого безудержного человека к настолько абсолютной власти над такой большой частью мира» [20] N. Luttrell, A Brief Historical Relation of State Affairs from September 1678 to April 1714 (Oxford, 1857), IV, 407–408. . Гоффман, австрийский представитель в Лондоне, сообщал в Вену: «Говорят, что он намеревается цивилизировать своих подданных на манер других наций. Но из его действий здесь нельзя предположить какое-либо другое намерение, чем сделать их всех моряками; он общался почти исключительно с моряками и уехал таким же застенчивым, каким и прибыл» [21] Цит. по: E. Schuyler, Peter the Great, I, 307–308. . Конечно, было бы ошибкой считать, что эта знаменитая поездка существенно изменила идеи Петра или очень расширила его интеллектуальные горизонты. Наука и политические идеи Западной Европы, даже формы правительственных и административных методов едва удостоились его внимания. Но ее богатство, производительная мощь, военная и особенно военно-морская сила, после личного знакомства очень сильно запечатлелись в его мозгу. Его намерение, смутное, но непреклонное, заполучить для России некоторые из этих преимуществ для проведения своих реформ стало теперь сильнее, чем когда-либо.