Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Вечером 4 сентября в городской театр потекла толпа любителей музыки. Собственно, дело было не только в музыке. Чувствовалось по настроению, что концерт станет своеобразной демонстрацией протеста против самодурства царских чиновников. В простых косоворотках и сапогах на концерт шли рабочие и бедные студенты, усаживались, как обычно, в верхних ярусах зала. Много было сормовичей, для отправки которых в Сормово после концерта специально был приготовлен «особый пароход».

После выступлений Антоновой и Сметан-Сандока, которых наградили теплыми аплодисментами, появился на сцене Шаляпин. Торопливыми шагами приблизился к рампе, привычным взглядом прошелся по балкону, ложам, партеру. Просто, улыбчиво было его лицо. «Я не сержусь» Шумана, «Узник» Рубинштейна, «Ни слова, о друг мой» Чайковского, «Песня варяжского гостя» Римского-Корсакова…

В антракте, выйдя в фойе, Шаляпин принимал участие в продаже цветов. Выручка от продажи цветов тоже пойдет на строительство Народного дома. А потом — снова песни, романсы, арии.

6 сентября в «Нижегородском листке» появилась рецензия на этот концерт: «Каждый романс или песня выходит у него настоящей драмой или комедией, короткой по объему, но изумительно богатой по содержанию. И в концерте, как в опере, он столь же драматический артист, сколько музыкант…»

Шаляпин уехал, а Горький долго еще вспоминал своего нового друга в письмах к своим товарищам, друзьям.

13 сентября 1901 года он писал К. П. Пятницкому: «…Я за это время был поглощен Шаляпиным, а теперь на всех парах пишу драму. Шаляпин — это нечто огромное и изумительное и — русское. Безоружный малограмотный сапожник и токарь, он сквозь тернии всяких унижений взошел на вершину горы, весь окурен славой и — остался простецким, душевным парнем. Это — великолепно! Славная фигура! Он дал здесь концерт в пользу Народного театра, мы получили с концерта прибыли около 2500 р., и я уже растратил из этой суммы р. 600. Скверно! Но я вывернусь, ничего».

25 сентября Алексей Максимович писал Чехову: «…последнее время много работал, в конце августа канителился с Шаляпиным. Очень он понравился мне, простой, искренний, славный парень!»

В середине октября Горький писал В. А. Поссе: «…Был здесь Шаляпин. Этот человек — скромно говоря — гений. Не смейся надо мной, дядя. Это, брат, некое большое чудовище, одаренное страшной, дьявольской силой порабощать толпу. Умный от природы, он в общественном смысле пока еще — младенец, хотя и слишком развит для певца. И это слишком — позволяет ему творить чудеса. Какой он Мефистофель! Какой князь Галицкий! Но — все это не столь важно по сравнению с его концертом. Я просил его петь в пользу нашего Народного театра. Он пел «Двух гренадеров», «Капрала», «Сижу за решеткой в темнице», «Перед воеводой» и «Блоху» — песню Мефистофеля. Друг мой — это было нечто необычайное, никогда ничего подобного я не испытал. Все — он спел 15 пьес — было покрыто — разумеется — рукоплесканиями, все было великолепно, оригинально… но я чувствовал, что будет что-то еще! И вот — «Блоха»! Вышел к рампе огромный парень, во фраке, перчатках, с грубым лицом и маленькими глазами. Помолчал. И вдруг — улыбнулся и — ей-богу! — стал дьяволом во фраке. Запел, негромко так: «Жил-был король когда-то, при нем блоха жила…» Спел куплет и — до ужаса тихо захохотал: «Блоха? Ха-ха-ха!» Потом властно — королевски властно! — крикнул портному: «Послушай, ты! чурбан!» И снова засмеялся дьявол: «Блохе — кафтан? Ха-ха! Кафтан? Блохе? Ха-ха!» И — этого невозможно передать! — с иронией, поражающей, как гром, как проклятие, он ужасающей силы голосом заревел: «Король ей сан министра и с ним звезду дает, за нею и другие пошли все блохи в ход». Снова — смех, тихий, ядовитый смех, от которого Мороз по коже подирает. И снова, негромко, убийственно-иронично: «И са-амой королеве и фрейлинам ея от блох не стало мо-о-очи, не стало и житья». Когда он кончил петь — кончил этим смехом дьявола, — публика, — театр был битком набит, — публика растерялась. С минуту — я не преувеличиваю! — все сидели молча и неподвижно, точно на них вылили что-то клейкое, густое, тяжелое. Что придавило их и — задушило. Мещанские рожи — побледнели, всем было страшно. А он — опять пришел, Шаляпин, снова начал петь — «Блоху»! Ну, брат, ты не можешь себе представить; что это было!.. Лично Шаляпин — простой, милый парень; умница. Все время он сидел у меня, мы много говорили, и я убедился еще раз, что не нужно многому учиться для того, чтоб много понимать. Фрак — прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжелая лапа жизни хорошо поцарапает ему шкуру — он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан, улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух — все мокрое выдавлено из него, он сух — и, чуть его души коснется искра идеи, — он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни, — как это было с Шаляпиным в С. Азии. Он прожил много, — не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И — свой человек…»

10 октября в Большом театре триумфально прошел спектакль «Псковитянка» с Шаляпиным в роли Ивана Грозного. По настоянию Римского-Корсакова оперу ставили вместе с прологом, в котором выявлялась предыстория основных исторических событий. Но самое потрясающее впечатление произвел Шаляпин в первом своем появлении: въезд на коне пришлось по требованию зрителей повторить три раза.

В газетах были восторженные отчеты об этом спектакле. Ю. Д. Энгель писал: «Из исполнителей выше всех стоял, конечно, г. Шаляпин (Грозный). Ему, в сущности, «Псковитянка» обязана и тем, что хоть через 30 лет после появления на свет попала на императорскую сцену. В этой партии он некогда пожинал на частной сцене первые и самые восторженные триумфы; он воочию убеждает здесь большую публику, сколько неотразимой силы может таиться в этих «речитативах», к которым она привыкла относиться только как к неизбежному злу в опере. Чего стоит одна фигура Грозного, особенно в сцене появления его на коне среди коленопреклоненной, трепетной толпы, и потом в следующей картине, где, в сущности, случайно решается участь Пскова и гнев царя кладется на милость. Все это — моменты, навсегда запечатлевшиеся в душе слушателей».

Шаляпин был доволен новым директором Теляковским, который сдерживал свое слово: поставил любимый и выигрышный для него спектакль. Доволен он был и тем, что ежедневно на всех репетициях «Псковитянки» и «Боярыни Веры Шелоги», шедшей как подлог, оперы, присутствовал Римский-Корсаков, определявший строгую и деловую обстановку во время подготовки спектакля. На генеральной и в первый день спектакля Римский-Корсаков благодарил Шаляпина за участие в его опере.