Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Стасов потирал от удовольствия руки, перебирал листы чистой белой бумаги, так и оставшейся не заполненной его крупным размашистым почерком. Бумага подождет, тут такое дело нужно решить: когда же поехать ко Льву Великому для душевных разговоров, уж сколько тем накопилось. А времени совсем нет. Во всяком случае, ужасно мало. Бенефисы, концерты, выставки…

Нет, никуда не поехал Стасов… Столько интересного и занимательного, архинеобходимого было в Петербурге в январе и феврале. И как же ему, влюбленному во все талантливое, что происходило в Петербурге, уезжать хотя бы даже к самому талантливому — Льву Толстому. Как-нибудь потом, уж время все равно потеряно, а он в это время хоть что-нибудь посмотрит, а может, и напишет… Да и порасскажет великому затворнику, который уж давно нигде не бывает и очень интересуется тем, что ему недоступно по образу его жизни. Да и болезни одолели…

Как всегда, его кабинет в библиотеке частенько посещали знакомые и приятели — по делам и просто обменяться новостями. 8 февраля 1902 года неожиданно для него собралась целая компания. Да и какое разнообразие талантов! Сначала зашла Татьяна Борисовна Семечкина, которую Стасов хорошо знал как талантливую художницу выжигания по дереву. Не успели с ней перекинуться о последних работах Льва Толстого, страстной почитательницей которого она была, как зашла его массажистка Любимова, спросившая, естественно, про состояние его ноги, потом жена мирового судьи Кетевана Федоровна Окунева, в который уж раз приходившая узнать про Шаляпина. И вдруг вваливаются Федор Шаляпин и Феликс Блуменфельд. Тут поднялся такой шум, крик, объятия и поцелуи, что дамы были просто поражены, а Стасов на них поглядывал победителем: ну что, дескать, дождались праздника, видите живого Шаляпина.

Как только все крики улеглись и дамы распрощались, Федор Шаляпин пригласил Стасова на свой день рождения к князю Паоло Трубецкому:

— Владимир Васильевич! У князя Паоло Трубецкого я хочу отметить свой день рождения. Я приехал за вами. Обед будет вегетарианский и без вина. Так договорились с князем.

— Ну уж, что-то не верится!

— Так я же все время должен быть в хорошей форме. Гастроли! Говорят, будет царская фамилия чуть ли не на каждом спектакле. Тут уж поневоле откажешься от всех удовольствий.

— А я вас, Федор Иванович, приглашаю на девятнадцатое февраля и вегетарианский ужин не обещаю. Будет много народу, Савина, Римский-Корсаков, Глазунов, все ваши приятели и почитатели. А уж после девятнадцатого буду собираться в Крым, ко Льву Толстому, давно приглашает в свою Гаспру, вот уж наговоримся.

Шаляпин удивился последним словам.

— Владимир Васильевич! Вот здорово-то! А я в апреле, в пасхальные каникулы в театре, собираюсь в Крым к Горькому, тоже давно приглашает. Может, увидимся там?

— Просто замечательная была бы встреча: Шаляпин, Горький, Толстой и ваш покорный слуга. Вот будет диво дивное.

— Опаздываем, Владимир Васильевич!

— Делать нечего — еду!

Во вторник, 12 февраля, Владимир Васильевич писал В. Д. Комаровой: «Ря, ты обещалась быть у нас, когда будет Шаляпин. И потому спешу черкнуть тебе пару слов, когда мы только что выбрали день, Шаляпин проводит у нас весь вечер во вторник, 19 февраля. Будет, кажется, много народа, человек сорок — иначе невозможно! Будут в том числе: Савина (которая сама просилась), Фриде (которая будет тоже петь), Римский-Корсаков с женой, Кюи с дочерью, Глазун, Лядов, оба Блуменфельда и множество других. Даже иные дамы собираются разрядиться! Жду тебя, если только возможно, непременно».

После выступлений в театре и вечеров у знакомых Шаляпин уехал в Москву, затем выступал в Киеве.

А между тем Горький настоятельно просил его приехать в Олеиз, где он жил в это время. А почему бы и не поехать… Может ведь Шаляпин наконец немного отдохнуть…

Как стало радостно на душе у Шаляпина, когда он, выполнив все свои многочисленные контракты, наконец-то мог сесть в севастопольский поезд и умчаться в Крым, к Горькому, который поселился в двенадцати километрах от Ялты, в небольшом местечке Олеиз.

Прекрасен апрель в Крыму. Нежно цвели деревья, все шире становились зеленые листья, окрашивая в этот чудесный цвет и всю округу. После долгой, бесконечной зимы в Москве и Петербурге, в сутолоке и бестолковщине, когда встречаешься с теми, с кем не хотел бы, разговариваешь и делаешь вид, что разговоры эти тебе необходимы… Шаляпин ехал отдохнуть и разговаривать только с теми, кто был угоден и кто доставлял ему радость.

Как приятно ехать на извозчике, который хорошо знает, где живет Максим Горький… Закрытой баллотировкой Горького избрали в члены Академии наук и тут же исключили из ее состава по требованию царя и его сановников. Эта акция весьма способствовала его популярности и здесь, в Ялте, в Крыму. Публично заявили о своем выходе из академии живший в ту пору в Ялте Антон Павлович Чехов и Короленко. Извозчик уверенно вел своих лошадей к миндальной роще, тянувшейся вдоль моря. Миндальный запах, резкий и сладковатый, приятно щекотал ноздри. Шаляпин глубоко вдыхал этот вкусный воздух и не мог нарадоваться ощущению довольства жизнью.

В нескольких шагах от берега стоял большой бревенчатый дом причудливой формы, выкрашенный белой краской. Около него и остановился экипаж. Шаляпин вышел из экипажа, потянулся во весь свой гигантский рост, широко раскинув руки, как бы приветствуя плещущееся чуть ли не у ног море, повернулся к своему спутнику и бодро произнес:

— Ну как там, шампанское не разбилось?

— Все в порядке, Федор Иванович! Не разбилось!

Шаляпин извлек из экипажа ведро квашеной капусты с яблоками, потом достал миску из карельской березы в деревянной оправе и такие же деревянные ложки и пошел к дому, откуда уже выходил Алексей Максимович Горький со своими родными.

Друзья обнялись.

— С утра тебя ждем, уж и ждать перестали. Почти вечер, а тебя все нет и нет…

— Да по базару прошлялся. Знаешь ведь, меня трудно вытянуть, если попаду на базар. Пока все ряды не пройду, ко всему не приценюсь — не уйду. Вот посмотри, какая мисочка, какие инкрустации. Загляденье… Здравствуйте, Екатерина Павловна.

Шаляпин церемонно подошел к ручке покрасневшей от удовольствия Екатерины Павловны Пешковой.

Шаляпин со всеми поздоровался и только тогда вспомнил про — своего спутника, стоявшего тут же с большой корзиной шампанского.

— Вот нам сегодня на вечер, а то боюсь, у вас тут не достанешь, а сегодня я хочу пить и петь. Какие у тебя, Алекса, на сегодня планы?

— Такие же, как и у тебя, — петь и пить. В будущей моей пьесе есть роль спившегося актера-босяка. В первом акте он с гордостью говорит: «М-мой организм отравлен алкоголем!» — потому говорит с гордостью, что хоть этим хочет выделить себя из среды серых, погибших людей. В этой фразе — остатки его чувства человеческого достоинства. А во втором акте он весело слушает пение одной сирены — она поет ложь из жалости к людям, она знает, что правда — молот, ударов ее эти люди не выдержат, и она хочет все-таки обласкать их, сделать им хоть что-нибудь хорошее, дать хоть каплю меда и — лжет. Актер слушает, смеется, верит, что где-то на свете есть бесплатная лечебница для алкоголиков, что он отыщет ее и вылечится и будет играть вновь в «Гамлете» второго могильщика, и он живет этой надеждой до четвертого акта — до смерти надежды и его души.