Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Часов шесть просидели мы за этой беседой. О каких только приключениях, смешных и драматических, не рассказывала Татьяна Федоровна… Не раз выручало ее в тяжелые дни немецкой оккупации имя Федора Шаляпина, когда она оказывалась в трагическом положении.

Бутылка виски опустела, мы сходили в буфет и купили сосиски: так не хотелось идти в ресторан, пребывание в котором, конечно, нарушило бы тот неповторимый интимный климат, который всегда возникает у собеседников, влюбленных в одного Кумира и пытающихся узнать друг от друга как можно больше драгоценных подробностей его жизни.

Прощаясь, мы посмотрели расписание пребывания Татьяны Федоровны в Москве и нашли день и вечер, когда она вместе со своими дорогими спутницами, Хельчей и Ириной Шаляпиными, могут побывать у меня, в моей семье. И вот все Шаляпины, приехавшие на открытие Музея Ф. И. Шаляпина, во главе с Галиной Евгеньевной Духаниной — у меня дома. Конечно, фотографии — на память… Разговоры, а потом я включаю магнитофон. Может, и эта беседа с дочерью Шаляпина приоткроет моим читателям хоть какие-то подробности жизни ее великого отца. И прежде всего…

— Татьяна Федоровна! Вся Россия, вся мировая культура переживает какие-то замечательные, небывалые дни… Наконец-то Музей Федора Ивановича Шаляпина открыт, начинает действовать. Вот вы приехали в Москву, увидели музей, принимали участие в его открытии. Какие у вас мысли, чувства, переживания? Какие у вас первые впечатления? Что у вас на душе?

— Я уже бывала в этом доме, когда он был в запущенном состоянии. Горькое тогда у меня было чувство: неужели отец никогда не вернется в этот дом… А сейчас, когда я вошла, у меня возникло такое впечатление, что через какое-то мгновение увижусь с мамой, с папой, со своими сестрами и братьями… Как будто сбросила с себя бремя пережитого и вернулась в свою юность… Но главное даже не в этом, а в отношении собравшихся к этому событию. Когда я вошла, когда я увидела выражение лиц, я увидела такое обожание… Меня это очень, очень взволновало… Значит, отца в России по-прежнему любят… И я так благодарна тем, кто оставил дом таким, каким он был, в особенности Галине Евгеньевне Духаниной, которая присутствует при нашем разговоре. Восстановить дом Шаляпина, вы ведь видели в каком запущенном состоянии он был…

— Конечно!

— …это подвиг этой милой женщины и всех ее помощников… Но об этом попутно, к слову… Сам дом-то замечателен, но обстановки не та… Нет духа Шаляпина…

— Это касается обстановки? Вы знаете, меня поразили шторы…

— О-о, шторы!.. — Татьяна Федоровна иронически развела руками.

— Понимаю ваш жест… Иола Игнатьевна обладала тончайшим вкусом. Да и вообще… Перед тем как купить дом на Новинском, Федору Ивановичу предлагали роскошный особняк на Поварской. Когда богатые люди разорились, они по сходной цене продавали его и предложили Шаляпину, узнав, что он хочет купить дом. Но Шаляпины отказались, когда увидели: уж слишком роскошно богат и порой помпезно нелеп. Для артиста, художника, подумали они, жить в таком доме невозможно. А вот здесь устроители экспозиции, по-моему, как раз и хотели показать, что он был очень богатым человеком. Да, он был богатым, вспоминал Федор Федорович, но он очень много тратил…

— Да, тратил он много, очень много… И действительно, он был очень богатым человеком, но он много доброго делал людям, помогал разным обществам, престарелым актерам, давал много благотворительных концертов в пользу студентов, курсисток. Но почему-то до сих пор живет молва, что он был жадным…

— Абсолютная нелепость! Достаточно прочитать у Ирины Федоровны только об одном благотворительном концерте, который дал пятьдесят две тысячи. Из этих денег он заплатил дирекции и обслуживающему персоналу, а сорок две тысячи распределил бедным, нуждающимся, старым актерам… А лазареты, которые он содержал во время войны? На пятнадцать коек в Москве и на тридцать в Петербурге… И сколько таких фактов можно привести… Так что говорить о его жадности — чудовищная нелепость.

— Это какие-то людишки, завистники. — Татьяна Федоровна грустно вздохнула, словно пожалев этих людишек. — Их было немало у отца.

— Татьяна Федоровна! Меня очень интересует Иола Игнатьевна. К сожалению, в своей первой книге о Шаляпине я мало уделил ей внимания. Конечно, это мой просчет. Вы прожили много лет с матерью, вам было семнадцать лет, когда вы с ней расстались. Какой она вам запомнилась? Какой она была с вами?

— Она была строгая, но справедливая, и детство у нас было замечательное…

— А как она вела хозяйство, как с прислугой?

— Замечательно, замечательно. Она была чудный организатор, чудно вела дом, папа всегда был очень доволен. Конечно, она все делала, советуясь с отцом, она всегда исполняла его желания, старалась сделать, как ему хотелось. И он всегда был доволен… Я никогда не видела, чтобы они ссорились. Мама очень любила папу, папа любил и уважал маму, и всегда было приятно смотреть на них. Папа очень много свободного времени проводил с детьми. Только свободного времени у него было мало. Все время — репетиции, концерты, спектакли. А когда он приезжал домой, он играл с нами, шутил, рассказывал сказки… Конечно, все в доме жили театром, все хотели быть артистами, разыгрывали сценки, сами сочиняли сюжеты, импровизировали, шили костюмы. Служащих сажали в качестве зрителей и платили им за это деньги.

— Федор Федорович рассказывал мне…

— Да, Федя столько знает, он больше меня знает, он больше был с отцом. Я рано вышла замуж. Отец жил в Париже, я — в Италии. А Федя жил с папой, у папы в доме, больше помнит, больше знает. Мы с папой, конечно, встречались, он нас постоянно приглашал, был всегда страшно рад встрече. Я тоже три года жила в Париже, отец каждый день звонил: «Где вы, черти? Что вы не приходите?» Он обожал нас всех очень. А мы, встречаясь с ним, рассказывали о нашем детстве, о наших играх. Он приходил в дикий восторг… Вот Дон Кихот. Кто-то стоит, как деревянная скульптура Дон Кихота, и падает, падает вниз. Мы по очереди изображали Дон Кихота, Санчо Пансу и по очереди падали на диван. У нас были такие диваны, знаете, с «колбаской». Потом надоело Санчо Пансу изображать, решили все быть Дон Кихотами. И вот стоим все на «колбасе», а потом все сразу падаем на диван. Ну а я самая маленькая была, меня вытеснили, и я бом вниз головой мимо дивана. Я на минуту, может, потеряла сознание. Открываю глаза, гляжу, вижу испуганные рожи сестер и братьев: «Таня! Ты умерла?!»

Смех.

— Папа так хохотал, — продолжала свой рассказ Татьяна Федоровна, — когда мы ему это рассказали, уже будучи взрослыми. «Что ж вы, дурачье, мне об этом раньше-то не рассказывали…» Он до слез хохотал. Ну вот такие у нас были игры, странноватые, как мама говорила.