Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

«Волгарь» не замедлил отметить недостатки этой роли в исполнении Шаляпина: «Прямо не верилось, смотря на Мефистофеля, что это тот самый Шаляпин, который пел Сусанина. Куда девалась обдуманная фразировка, умение показать голос, блеснуть его лучшими сторонами? Ничего этого не было, и по сцене ходил по временам развязный молодой человек, певший что-то про себя… Меня уверяли, что он бережет голос для серенады четвертого акта, но и это оказалась неверно. Серенада была пропета так же холодно и еле слышно, как и все остальное».

Мамонтов пришел в театр уже тогда, когда все знали, что «Волгарь» обругал постановку «Фауста». Артисты приуныли, и Шаляпин больше всех.

— Никак не пойму, как мне играть эту роль, — сокрушался Шаляпин. — Вчера, возвращаясь на свою Ковалиху, совсем уж было решил покончить с гастролями и уехать из Нижнего…

— Да что вы, Федор Иванович, работа только начинается, — с приветливой улыбкой начал Савва Иванович. — Что же вы хотите? С одного прогона мало что может получиться. Опытные певцы годами работают над своими ролями…

— Мне и Мамонт Дальский не раз говорил, что у меня не получается образ Мефистофеля, дескать, молод я, не понимаю, как его нужно играть… В Мариинском я играл так же, как и здесь. Ничего, сходило…

— Федор Иванович, нам нужно поработать отдельно над этим образом. Роль трудная, она нуждается в длительной подготовке…

Шаляпин ушел на очередную репетицию, а Мамонтов чуть слышно произнес:

— Подождите, увидите еще Федора…

На следующий день начались занятия.

Савва Иванович легко взбегал на подмостки, гордо выпрямлял свою небольшую плотную фигуру и насмешливо произносил первую фразу Мефистофеля:

— Чему ты дивишься?

И не только насмешка, но и властность, всесилие и одновременно иронически-услужливые интонации прозвучали в этой фразе, а это сразу приковало внимание слушателей богатством оттенков.

— Ну-ка, повторите, Феденька…

Савва Иванович сбегал в партер, а на подмостках появлялась огромная фигура Шаляпина с гордо поднятой головой. И в голосе, и в позе, в каждом движении возникавшего духа зла, в его горящих глазах, размашистых жестах чувствовалось, что на сцене действительно всесильный, всемогущий, саркастически настроенный к слабостям человеческим сам Мефистофель.

И так сцену за сценой. Сначала выходил на подмостки Савва Иванович, пояснял, что он хочет передать зрителям своими движениями, своим голосом, исполняя партии Валентина, Фауста и Мефистофеля… Потом возникал на сцене Мефистофель-Шаляпин и исполнял свою партию.

Плохо удавалась ему сцена с Мартой. Долго Шаляпин не мог четко передать интонацию слова «соблазнить», да и в дальнейшем никак не мог отделаться от привычного для него штампа — некрасиво изгибался от «дьявольского» смеха…

Савва Иванович тут же делал знак концертмейстеру прекратить игру. Подзывал Федора и снова объяснял, что ему нужно показать в этой сцене.

— Меньше движений, Федор Иванович. Все в позе… — говорил он. — Лишние движения отвлекают, тем более резкие… Я видел вашего Сусанина, знаю, на что вы способны… Петь нужно играя; а не так, как в императорской опере. Демонстрировать модуляции своего голоса нам здесь ни к чему. Нужен образ… Надо жить на сцене, а не переживать…

Долго отрабатывали сцену с Валентином. Здесь тоже Мефистофелю нужно раскрыть многогранность своих чувств и переживаний: тут и гордость, и бессилие, злоба, мучения, страх, презрение… И все это должно быстро сменяться на лице Мефистофеля — целая гамма разнообразных красок.

— А заключительную фразу: «Увидимся мы скоро! Прощайте, господа!» — постарайтесь передать с явным сарказмом, с презрительно-насмешливой угрозой. Но так, чтобы чувствовалась сила, могущество Мефистофеля. Он не шуточки с ним шутит. Надо действовать, чувства играть нельзя…

Шаляпин жадно ловил каждое слово Мамонтова, выражение его лица. Нет, он вовсе не старался запомнить, как это делает режиссер. Он хотел понять смысл происходящего, постигнуть суть человеческих страстей, которые волновали героев оперы. А жесты, движения, интонации он все равно повторять не будет. Он найдет свои. Ведь ни его фигура, ни его голос вовсе не похожи на фигуру и голос Саввы Ивановича. Мефистофель издевается над всеми лучшими проявлениями человеческой души, что ж, и он посмеется над этим, но по-своему, по-шаляпински…

Мамонтов понял, что Шаляпин заинтересовался работой, и потому уделял ему все свое свободное время. Он никогда не говорил Шаляпину ни «хорошо», ни «плохо», но чаще приглашал его к себе и незаметно для самолюбивого артиста подсказывал те или иные творческие решения.

Шаляпину полюбились беседы с умным и тактичным человеком.

Второе выступление Шаляпина в роли Мефистофеля тоже заметили. Поставленная 31 мая опера Гуно «Фауст», как отмечал «Нижегородский листок», «прошла с успехом. Что касается отдельных исполнителей, то наибольший успех имели г-жа Нума, г. Шаляпин — Мефистофель и г. Соколов — Валентин. Сильный, ровный во всех регистрах, красивый по тембру голос г. Шаляпина производил наилучшее впечатление. Жаль только, что временами, на некоторых нотах среднего регистра, замечается у певца вибрация. Этот недостаток должен быть искоренен в самом начале, чтобы не дать ему развиться и принять большие размеры в будущем. Игра г. Шаляпина, не отличающаяся, правда, особенной оригинальностью, была вполне прилична и вполне соответствовала тому условному художественному образу, который принят для сценического олицетворения духа отрицания и сомнения. Баллада «На земле весь род людской» и серенада были повторены».

Однажды Савва Иванович пригласил Шаляпина погулять с ним по Откосу. Красивый вид на Волгу, спешащая куда-то толпа, пароходы…

— А что, Феденька, ты намерен делать в будущем? — спросил Мамонтов у залюбовавшегося видом Шаляпина, неожиданно обратившись к нему на «ты».

— Как что? Петь! Так хочется петь, Савва Иванович! Все бы дни напролет только бы и делал, что пел…

— Да нет, Федя… Я не об этом. Теперь-то я знаю, что петь ты будешь. Я о другом… Где будешь петь?

— У меня ж контракт с Мариинским театром, ничего не поделаешь. Ох и трудно мне там… Все не так да не эдак.

— С Направником трудно найти общий язык… Странные люди… Никак не хотят понять, что искусство развивается по вольным законам. Нельзя его развитие втиснуть в одно, пусть даже в удобное, русло. Вот и на выставке не поняли меня, выбросили Врубеля из выставочного зала. А какой художник!.. Через несколько лет будут поклоняться ему, а его самого успеют сломать.

Мамонтов тяжело вздохнул. Шаляпин никогда бы не мог подумать, что у этого богатого, преуспевающего в жизни делового человека могут быть какие-то неразрешенные проблемы. И кто такой Врубель? Строитель железных дорог? Инженер, машины которого отказались экспонировать на выставке?