Хескет Пирсон - Бернард Шоу

Он хотел жениться на ней. Она еще толком не знала, чего ей хотелось. Отец, конечно, возражал бы против этого брака; к тому же, отец был болен, и это усиливало ее замешательство. Но весной 1891 года Беатриса переслала Уэббу гранки своей книги о кооперативном движении, и в мае они были тайно помолвлены.

Спустя два месяца Беатриса записывала в дневнике: «У нас обоих заурядные способности, но сочетались они на редкость удачно. Я исследователь, он исполнитель; перед нами открыто широкое поле разнообразной деятельности и разнообразного общения. К тому же о куске хлеба думать не приходится. Такие возможности выпадают не часто. Можно многое совершить, если добросовестно и настойчиво задавать работу союзу наших талантов».

В январе 1892 года отец умер; в июле Беатриса и Сидней поженились. Медовый месяц они провели в Ирландии, где развлекали себя обследованием местных профсоюзных обществ. Сидней бросил работу в Министерстве колоний, и молодые поселились на Гровнор-роуд в доме № 41, живя на 1000 фунтов в год.

Дом этот вскоре прославится как «приют английского социализма». Университетская молодежь встречалась здесь с приобретающими известность политиками; честолюбивая бедность прогуливалась рука об руку с благонамеренным богатством; никому не известные умники толковали с именитыми дураками. В доме № 41 сходились люди, разделенные классом, профессией, верой. Здесь выпестывались лидеры будущей Лейбористской партии.

И сам дом и его атмосфера отвечали склонностям хозяев. Предельно просто обставленная гостиная — чтобы побольше вместилось людей. Простое угощение — выбора вам здесь не предложат: суп, рыба, барашек, молочный пудинг. Не нравится — сиди голодный. Пиво, виски. Вина не подавали.

Любителю светской болтовни приходилось нелегко — разговор на этих вечерах велся серьезный. Высказывались большие, поучительные мысли. На болтовню был наложен запрет, про погоду никто и не заикался.

Невысокого роста, облаченный в синий габардиновый костюм, Сидней Уэбб был говорящей энциклопедией. Он решительно не мог понять, почему все люди не знают так же много, как он. Беатриса, высокая, темноволосая, с блистающим взором, затянув свою стройную фигуру в роскошный туалет, диктовала программу действий министрам и правила поведения — всем желающим. Вместе они знали всё и могли переспорить кого угодно. Противник мог быть семи пядей во лбу, но устоять против холодного, ясного рассудка Беатрисы и гибкого, живого ума Сиднея никто бы не смог. К невыгоде оппонента оборачивались даже безмятежная самоуверенность Уэббов и их спокойная убежденность в своей правоте: ошибалась всегда противная сторона. Положение отнюдь не облегчалось и от того, что Уэббам была свойственна терпимость к оппозиции.

Всеведение раздражает, моральное превосходство бесит, и поэтому приемы полемики миссис Уэбб, холодное презрение, каким она обливала носителей общественных пороков, и нее строгость в вопросах пола порою настраивали против нее, особенно женщин — эти ее боялись. Правила поведения она исповедовала так же убежденно, как и свои передовые взгляды, а ее манера властно направлять общий разговор просто изводила окружающих. Далее снизойдя до сплетни, она тут же классифицировала скандалы, как привыкла классифицировать людей, профессии, доходы. Человеческие существа были в ее глазах типами, а не индивидуальностями. Она рассматривала их с холодной отрешенностью, мысленно относя каждого к какому-нибудь разряду. «Для нее люди были заводными манекенами», — говорил Герберт Уэллс. А многие потому ее недолюбливали, что была она «без сучка, без задоринки» — слабостей никаких. Она и Сидней работали не покладая рук, вели вдумчивые беседы, жили целомудренно, а невинные и процеженные радости вкушали полной мерой.

Когда чиновник Министерства колоний Сидней Оливье (коллега Уэббов) стал губернатором Ямайки, миссис Уэбб заняла его место в руководящей четверке фабианцев. Шоу и Уоллес были постоянными гостями в доме № 41 и почти все праздники проводили с Уэббами в Суррее, Саффолке, Монмауте — в дачах недостатка не было. Но, вообще говоря, отдыхать в праздники все четверо не умели. По утрам работали, вечером занимались, читали, днем затевали изнурительные прогулки — пешком или на велосипедах.

Странно, как они уживались вместе: ведь Шоу был соткан из черт, которые Уэббы определенно не любили. Даже не знаешь, с какого края за него взяться: ни под какую из уэббовских категорий он не подходил.

Шоу взял свое самообразованием, он никогда не держал экзаменов, а Уэбб только и жил на стипендиях, срывая их, как маргаритки, — благодаря умению читать «по диагонали» и редкой памяти; потому-то Уэбб легко попал в высший разряд государственных служащих. Конечно, Уэббы были социалисты, в церковь не ходили, но они были стопроцентные англичане, респектабельные люди. А Шоу — ирландец, бродяга, богема, «ни холост, ни женат». К вопросам, их интересовавшим, он подходил всегда с неожиданной стороны, всегда врасплох. Он навязался к Уэббу в друзья, выслушав его десятиминутное выступление на собрании, и сразу определил ему роль вождя. И это спасло Шоу, когда годы спустя, руководимая такой же точно проницательностью, Беатриса выбрала из фабианцев самого умного и женила его на себе. Шоу ее не интересовал — скорее за черта пойдет замуж, и, уж конечно, она бы отвадила его от мужа, если бы не замечательное качество Шоу (к тому же и редкое по тому времени): он знал настоящую цену Сиднею. Пришлось примириться с этой обузой, а потом оказалось, что и польза есть от Шоу — и друг он верный, и пером владеет отменно. Не вносит в дом сумятицу, интересный собеседник и даже подладил цыганщине, бродившей в крови у Поттеров. (За Беатрисой не подозревали ничего подобного, зато это ярко проявилось в удивительной карьере ее сестры-артистки.)

«По-настоящему мы никогда и не ссорились, — признавался Шоу. — Все дело в том, что ирландец обязательно ищет смысла в своих действиях, а англичанин это занятие ненавидит. У меня была способность ясно и четко излагать свою мысль, не подслащивая ее моралью, как это делают англичане, и пока Уэббы так и эдак возились с каким-нибудь страховым полисом, я уже выводил недвусмысленную формулировку. Они тут же начинали пылко возражать: мол, совсем другое имелось в виду! Но изумление пройдет, тревоге будет дан отбой — и Уэббы мои объявят, что в итоге я прав, хотя правы-то были они сами — просто не решились высказаться без обиняков».

Для Шоу было неважно, где выступать: на малочисленном тайном сборище или на людной базарной площади. За первые двенадцать лет своего апостольства Шоу был выслушан на тысяче собраний. И Уэббы тоже наставляли: в гостиных, в клубах, в рабочих союзах — всюду, куда могли заглянуть два-три добровольца, желавших лучшей участи человечеству. За один-единственный год руководящие члены Фабианского общества прочли 700 лекций.