Хескет Пирсон - Бернард Шоу

— Она перестала дурачиться и внимательно вслушивалась в текст. Читка продолжалась в мертвой тишине. Когда Шоу кончил, перед ним сидела уже не острая на язык дамочка с окраины, а благородная красавица римлянка (в жилах миссис Патрик Кэмбл текла кровь и той и другой). С неподражаемым достоинством она поблагодарила его за оказанную ей честь первой выслушать замечательную пьесу и быть избранной ка первую роль.

Они договорились о том, что деловая часть беседы переносится к ней на квартиру. Подходя к ее дверям, он был спокоен, деловит, тверд как скала, исполнен высокомерного убеждения, что совладает «с десятком таких Далил». Но когда миссис Кэмбл была в охотничьем настроении, против нее никто не мог устоять. Не прошло и мгновения, как Шоу был уже по уши влюблен и вне себя от изумления. Он предался мечтаниям и ликованию, «не оставлявшим меня весь этот день и весь следующий, как если бы мне вскоре должно было стукнуть двадцать». Ему было не до дел: «Я воображал себе тысячи сцен, в которых ей принадлежала роль героини, а мне — героя. Ни о чем другом думать не мог. Мне вот-вот будет пятьдесят шесть. Мир не знал еще ничего более странного и более радостного. В пятницу мы провели вместе целый час: посетили лорда, проехались в такси, посидели на Кенсингтон-Скуэр. Годы спали с меня, как ненужная одежда. Я был влюблен не менее тридцати пяти часов. И да простятся ей за это все ее грехи!»

Через несколько дней дело напомнило о себе. Ей вздумалось взять на себя антрепризу и прибрать к рукам сборы. Кому быть ее партнером? «Она предлагала самые невообразимые кандидатуры. Я предложил Лорейна. Она не желала и слышать о нем. Я настаивал. Ока рассказала о нем ужасные вещи. Я пересказал их ему. Он не остался в долгу и наговорил на нее. Я передал это ей. Она была потрясена солдатским юмором и обозвала меня интриганом. Я поинтриговал еще. Кончилось тем, чего я добивался: им пришлось уверять друг друга в вечном почтении и восхищении». Но Лорейна ждал американский контракт, и деловые переговоры стали перемежаться скандалами. «Она говорила, что никогда, никогда, никогда не станет играть Элизу», а потом удрала передохнуть в Эксле-Бэн. Все это происходило в июле и в августе 1912 года. Тем временем в Вене и Берлине велись успешные переговоры о постановке «Пигмалиона», и осенью 1913 года он был поставлен в обеих столицах, так и не дождавшись лондонской премьеры.

Шоу без особого труда мог разбить свое сердце. В конце концов, как бы успешно он ни продвинулся в своем эволюционном процессе, сердце ведь косный орган, сохраненный от ранних стадий этого процесса, рудимент… Но вот голову потерять он не сумел бы. Он очень хорошо понимал, что семейная жизнь с миссис Кэмбл — дело немыслимое. Кроме того, оба знали, что она выходит замуж за его друга, который был так же порабощен ею и чье имя даст миссис Патрик Кэмбл достаточно прочное положение в столичном обществе.

Приведу отчет Шоу об их отношениях: «Перед войной, в течение нескольких лет я был с миссис Кэмбл в интимных отношениях, очень близких к тем, что сложились между королем Магнусом и Оринтией в «Тележке с яблоками». В то же время я оставался таким же верным супругом, как король Магнус, так что его фраза о «причудливо-невинных отношениях» сохранила и для нас свою силу» (или, как говорит Грэгори в «Одержимых», — «нас манит опасность, но ликуем мы, только разминувшись с нею».)

Связь Шоу и Кэмбл была странным образом предвосхищена в «Неравном браке» — в диалоге между Тарлетоном и Линой. Тарлетон говорит: «Вы затрагиваете такие струны… Поэтические струны… Вы вдохновляете… Я хочу потерять из-за вас голову. Можно?» Лина спрашивает его: «Разве эта дама не ваша жена? Вы не боитесь ее обидеть?» Тарлетон отвечает: «Боюсь. И предупреждаю: ей всегда первое место. Я пекусь о ее достоинстве даже тогда, когда жертвую собственным. Я надеюсь, вы согласны с тем, что это дело чести?» Лина удивлена: «Чести, не более того?» Тарлетон возбужденно поправляется: «Бог мой, да нет же, и чувства, разумеется».

После этого стоит ли удивляться, читая у миссис Патрик Кэмбл о том, что для Шоу «отменный распорядок его дома был всегда превыше всего. Что бы ни случилось, он не заставлял Шарлотту (миссис Шоу) ждать более десяти минут». Не удивительно и то, что миссис Кэмбл, как Оринтия в «Тележке», порой теряла терпение из-за того, что она называла «непреклонной домовитостью» Шоу, и очень старалась задержать его — так, чтобы он не поспел к сервированному Шарлоттой «яблочному» завтраку.

Задолго перед тем, еще в бытность свою музыкальным критиком, Шоу писал: «В отличие от моего всеядного читателя, я был влюблен, как Бетховен, и сочинял в изобилии идиотские любовные письма. К сожалению, многие из них не были мне возвращены. Теперь их уже не обнаружат в бумагах после моей смерти, ко, быть может, к стыду моему, усилиями неосмотрительных поклонников опубликуют, пока я жив. Меня утешает единственно то, что, как бы они ни были написаны, — а об этом, убей меня бог, я судить не могу, — нельзя все же предположить, что они глупее бетховенских».

Его пророчеству суждено было сбыться, но, вдоволь пророчествуя, он и не думал прекращать привычную практику и. заваливал свою новую «беломраморную леди» грудами идиотских любовных посланий. Спустя много лет, в пору фантастического успеха у читателя переписки Шоу и Эллен Терри, Стелле ужасно захотелось затмить этот успех, напечатав его письма к ней. Ее ждал решительный отказ. «Еще успеется, — изрек Шоу. — Мое авторское право кончится через пятьдесят лет. Кстати, и миссис Шоу убережется от всякого рода недоразумений». Когда Кэмбл вышла наконец замуж, она написала воспоминания, пообещав издателю, что включит в книгу бесценную коллекцию любовных писем — от знаменитого герцога, от известного художника (с иллюстрациями), от Джеймса Барри, от Шоу и от сотен других жертв своих чар. Издатель, не задумываясь, вручил ей аванс — две тысячи фунтов. Но она не посчиталась с авторским правом. Душеприказчики авторов писем категорически отказались поощрить издание столь безответственных документов. И у миссис Патрик Кэмбл появился крупный долг. Спасти ее могли только Шоу и Барри. Им пришлось отредактировать несколько образцов своих интимных сочинений, и дело было улажено. Она не показала Шоу рукопись своей книги, чтобы никто не мог подумать, будто он помогал ей писать. И не послала ему экземпляр. Через много-много лет, когда все это поросло травой забвенья, Шоу случайно увидел воспоминания миссис Кэмбл в Новой Зеландии. Прочтя книгу, он сказал, что без нее самой это пустой звук.

Она звала его Джой, как циркового клоуна. А он выкидывал коленце за коленцем, лишь в умных шутках приоткрывая свою душу. Он ей поведал, что до невозможности застенчив, пуглив и малодушен. Он посвящал ее в тайну смущения, которое охватывает юного ирландца рядом с английской дамой: «Если отпускаешь галантный комплимент ирландке, то знаешь, что в ответ тебе ухмыльнутся и тоже отпустят что-нибудь вроде: «Ладно, ладно, проходи!» Англичанка бледнеет, как смерть, и сдавленно хрипит: «Я надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что вы только что произнесли?» И попробуй теперь признаться в том, что это не так! Для того чтобы она ни с чем не спутала его собственные чувства, он очень методично ей объяснял: «Помимо влюбленности, на которую, как Вам представляется, моя диета и слабая природа сделали меня неспособным, существует еще множество упоительных отношений, и душевной близости, и детской связанности общим страхом. Минутами и я хочу любить, но Вы постарайтесь этого не замечать!»