Бернгард Рубен - Зощенко

Его крестный путь пролег по эту сторону колючей проволоки, совсем близко от нее, на грани, но команды втянуть его в ворота ГУЛАГа не поступило. Возможно, письма к Сталину и Жданову определили все же судьбу Зощенко таким образом, что он не попал в ГУЛАГ. Для него был избран способ перемола без ареста — публичное поношение, психологический террор, клеймо прокаженного.

Расправа эта велась изощренно и расчетливо: не заключая ни в тюрьму, ни в лагерь, его убивали морально, громогласно шельмуя, унижая, обливая грязью как писателя и человека. Его сделали парием в обществе, которому он все еще старался служить своим блекнущим пером. Власть действовала в отношении него с явной мстительностью. Характерно, что ни сам главный идеолог Жданов, ни многочисленные поносители Зощенко от литературы (не говоря уже о тех, кто выступал от имени «народа») совершенно не упоминали его идеологически «положительных» произведений 30-х годов, в которых он столь усердно, вразрез с есенинским обетом, «отдавал милую лиру» советскому режиму. Хулители и гонители напрочь «забыли» эти произведения, скинули их со счетов. Те годы оказались в низине между двумя яростно атакованными вершинами его творчества — первым десятилетием и годом публикации «Перед восходом солнца».

Злобная мстительность, с которой оплевывали Зощенко, имела глубокие, в том числе и личные корни: над ним глумились те самые люди, которые два десятка лет назад начинали свою общественную деятельность примерно так, как это было показано им в рассказах «На живца», «Честный гражданин» и многих других, то есть с провокаций, доносов, спекулирования своим пролетарским происхождением… Но теперь эти зощенковские герои (и их сыновья) уже сидели в начальственных кабинетах всех уровней, они переменились внешне, получили аттестаты и дипломы об образовании, обрели уверенность в себе, хваткость, научились представлять власть и пользоваться ею. И в то же время они не могли забыть ни своих исходных портретов в литературе, столь точно запечатленных Зощенко прямо с натуры в еще недавнем прошлом и живых в людском сознании доселе, ни, конечно, самого автора, который их рисовал, вызывая всеобщий неудержимый смех…

С тех пор более сорока лет, вплоть до официальной отмены постановления ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» (да и потом тоже), много говорилось — тайно, затем открыто — о жестокой несправедливости, ошибочности этого документа. Отвлечемся, однако, на миг от злобной, оскорбительной лексики и отыщем его суть (хотя и злоба была его суть тоже): «Зощенко давно специализировался… на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание». Усиленное воспроизведение основной мысли Сталина, высказанной им на совещании в ЦК, предварявшем принятие этого постановления. И запоздалое — на целых 20 лет! (если говорить о вердикте верховной власти) — но точное по большевистской логике разоблачение и осуждение недопустимого для тоталитарного, насквозь идеологизированного режима творчества такого гуманного художника, как Михаил Зощенко. Большевики все-таки прочли его правильно. И подвергли изничтожению. Вслед за публичным поношением и административными санкциями в отношении него самого, в библиотеки страны поступила команда изъять все книги этого автора.

Так что дело было не только в личной мести людей, некогда представших обществу под пером замечательного художника в своей изначальной сущности. Зощенко был отвергнут режимом, которому они служили и который теперь олицетворяли.

Но сам он, по-видимому, не охватывая до конца этот коловорот сил, жестоко крутивших его, пытался приспособиться к тому тяжкому положению, в котором оказался.

Лишенный — директивным образом — всякого литературного заработка (в прославившие его 20-е годы в официальном обороте находился термин «лишенец», обозначавший человека, лишенного избирательных и иных социально-общественных прав), Зощенко на какое-то время вернулся к одной из своих давних профессий, к сапожному ремеслу, и получал в сапожной артели заказы для работы на дому. Жена его также безуспешно пробовала поступать на службу — отпугивала фамилия, предлагали даже переменить ее. Семья в основном жила года два продажей вещей, благо Вера Владимировна в пору процветания мужа по своей инициативе и склонности покупала красивую мебель и дорогие вещи для украшения дома. Затем Зощенко, не в силах оплачивать свою просторную квартиру, одну из лучших в кооперативной писательской надстройке (а также по интеллигентской мнительности задумываясь о том, насколько удобно в его нынешнем общественном положении оставаться в ней), поменял ее в том же доме на гораздо меньшую. В его квартиру вселились писательница Кетлинская, ставшая в это время лауреатом Сталинской премии, и ее муж писатель Зонин. Была также продана половина сестрорецкой дачи…

Сохранился (в черновике) красноречивый документ, характеризующий обстоятельства тогдашней жизни Зощенко и, конечно, его самого. При квартирном обмене часть мебели семьи Зощенко оставалась на прежнем месте, так как не помещалась в меньшей квартире и, как видно, подлежала продаже. Через три месяца после обмена он пишет Кетлинской:

«Дорогая Вера Казимировна!

Я с маленькой просьбой к Вам. Просьба моя, вернее, относится к А. И. Зонину. Но он всегда суровый, и я не рискую тревожить его.

Дело в том, что Ал. И. обещал мне заплатить в декабре за мою злосчастную конторку (он сказал — рублей 600–700).

Видимо, А. И. не получил денег. А у меня завтра (28) последний срок заплатить за квартиру. Не можете ли Вы дать хотя бы 300 рублей под этот долг А. И.?

Госиздат-во (в Петрозаводске) задолжало мне (за напечатанный перевод) — 7 тысяч. И не платит за неимением денег. Вот и приходится изыскивать нелитературные доходы.

Извините, что беспокою Вас этим делом. Не сердитесь на меня за это письмецо.

Мих. Зощенко

27 дек.48 г.».

(Древние в таких случаях говорили: Sic transit gloria mundi — Так проходит слава земная…)

В конце 1946 года Вера Владимировна сделала такую запись о состоянии мужа после всего пережитого той осенью:

«<���…>…он чувствует себя совсем больным, нравственно разбитым, морально опустошенным, да и физическое здоровье никуда не годится…

Кроме того — ему 51 год…

В эти годы, тем более с его психикой, надежды на то, что он сможет подняться, сможет вернуть себе свое прежнее положение, нет».

И все-таки в январе 1947 года Зощенко приступил к работе над книгой партизанских рассказов. Материал для этой книги был собран еще в 1944 году, когда он сразу по возвращении из Москвы в Ленинград (после тогдашнего разгрома повести «Перед восходом солнца») присутствовал на встрече с партизанами, действовавшими во время войны в лесах Ленинградской области. Зощенко внимательно слушал их выступления, беседовал с заинтересовавшими его участниками, много записывал, уточнял детали боевых эпизодов. И теперь этот добротный материал о Великой Отечественной войне был им оформлен в цикл рассказов под общим названием «Никогда не забудете». К апрелю 1947 года весь цикл из тридцати двух рассказов был завершен.