Иван Беляев - Записки русского изгнанника

И в мыслях я не допускал скотского чувства без любви, ни измены моей будущей, еще неизвестной невесте. Нет, лучше смерть с высоким идеалом в груди… И тем не менее все чаще и чаще приходила мне на ум обманчивая мысль:

«А что, если святой, безгрешной любви не существует вовсе?

Что, если это только плод утонченного чувства, подогреваемого поэтами и романистами для увлечения пылких юношей и сентиментальных девушек? Не пора ли, наконец, покончить со всеми этими бесплодными порывами и перейти к трезвому взгляду на жизнь, прикрывая животные чувства и холодный расчет определенными, установленными жизнью, формами? Не пора ли капитулировать и спустить свое незапятнанное знамя?»

Душа, добрый конь

Семь лет младшему брату,

семь лет мне и семь лет Аллаху.

Арабская поговорка.

С выходом в гвардию я должен был приобрести себе коня.

Сначала мне не повезло: ни первая моя лошадь, ни вторая не оказались подходящими, и я вынужден был продать их за бесценок. Но вот однажды берейтер [48] Берейтер (нем.) — специалист, объезжающий лошадей и обучающий верховой езде. Крейтнер, бывший лейб-гусар, которому я поручил подыскать мне коня, встретил меня словами: «Ваше высокоблагородие, я нашел для вас отличную лошадь! Хотите взглянуть?»

Два рейткнехта [49] Рейткнехты — конюхи. ввели под уздцы бодрого гнедого жеребца, который при входе приосанился, окинул присутствующих огненным взглядом и огласил манеж звонким ржанием. Одного взгляда было достаточно, чтоб оценить все его достоинства… Стальные ноги, безукоризненный постав конечностей. Могучая грудь, плечо, подпруга. Гордая шея, спокойный взгляд умных и ясных глаз.

— Цена коню — 600 рублей. Как раз сколько вы ассигновали! — Это была именно та сумма, которую уделила мне на покупку лошади из своего крошечного наследства моя милая тетя Лизоня.

— Его продает адъютант лейб-гвардии 3-го стрелкового батальона поручик Лытиков. Он атлет, борец, но справиться с жеребцом не умеет, каждый раз лошадь выносит его из строя. Едем сейчас же к его даме сердца, это ее подарок. Она все время дарит ему лошадей и все, что ему захочется…

— Я подарила ему эту лошадь, — подтвердила дама, — он может распоряжаться ею, как хочет. Перед нами стояла женщина, еще красивая, еще цветущая, но уже в периоде увядания.

— Пойдемте, — сказала она. Огромная, богато обставленная квартира была пуста, и на лице хозяйки лежала тень бесцельного существования.

В полумраке будуара, над широкой, богато убранной тахтой висела огромная картина, изображавшая обнаженную женщину, окруженную амурами.

Хозяйка расположилась на софе, а нам указала на стоявшие перед ней пуфы.

— Вы знаете, он никак не может найти себе подходящей лошади… Это уже третья… Деньги отдайте ему, — и она вздохнула, — скажите, что я ждала его вчера и сегодня, а он все еще не едет. Скажите, что мне очень нужно его видеть.

— Она чертовски богата, — шепнул мне Крейтнер, когда мы вышли. — Наверное, будет искать ему новую лошадь. Едем к нему на квартиру.

Поднимаясь по лестнице, мы услышали в дверях веселый мужской голос, прерываемый серебристым женским смехом. Нам тотчас отворили дверь две молоденькие девушки. За ними стоял высокий, стройный молодой офицер, который сразу же вышел нам навстречу.

— Хорошо, вы можете оставить себе лошадь, — сказал он, кладя деньги в карман. Сейчас я принесу аттестат.

«Завод вдовы Шуриновой, жеребец Ломбард, сын Хромого Свирепого и (следовал длинный ряд имен)… родился в…» (ему было шесть лет).

— Я вам выезжу его в четыре недели, — говорил Крейтнер на улице, — будет ходить как овечка.

— Ваше высокоблагородие! Завтра выводка, требуют имя и завод вашего коня, — говорил мне мой вестовой.

— Извольте, записать мне на бумажке.

Имя! Тысяча имен вертелось в моей голове… Баярд, Барон, Буян… — только не Ломбард, это пахнет и деньгами, и слезами. Не надо ни то, ни другое! Как отыскать ему имя, которое соответствовало бы его достоинствам и моей любви к благородному животному?

— Хорошо, я пришлю завтра утром.

Но за хлопотами этого не пришлось сделать. Началась выводка: «Гвардейского стрелкового артиллерийского дивизиона… Капитана Демидова конь Казбек, завода неизвестного. Поручика Беляева жеребец Дорогой, завода Шуриновой…»

Два дюжих рейткнехта с трудом сдерживают под уздцы коня, который танцует мимо начальства, раздувая ноздри и выпустив хвост пером.

Солдаты сами дали ему имя, которое от души выражает их оценку животного и, в то же время, искреннюю симпатию к его хозяину… Дорогой! Но это звучит как будто слишком холодно, этим не все сказано. Надо бы окрестить его каким-нибудь звучным названием, которое отражало бы все его совершенства и мои чувства к моему будущему другу и товарищу.

— Оседлали коня?

— Так точно. Извольте взглянуть! Пригнал все, как на парад.

— О-го-го, Васька! Давай попробуем прокатиться на Марсово поле… О, ты мой славный! Ну стой же! Постой спокойно, я мигом вскочу. Чудный мой Васенька!

Васька, Васька, так он и остался Васькой.

…Однажды — это было пасмурной осенью… Нежданно-негаданно прохватил его жестокий сквозняк, и он схватил воспаление легких. 42 градуса. Максимум конского жара! Мы достали для него две пары шерстяных чулок, закутали попонами. Доктор вливал в рот лекарство и молча качал головою. Но вот мимо провели лошадь. Неожиданно он поднял голову и приветствовал ее громким ржанием.

— Уже конец подходит, — говорит конюх, отирая слезы, — а нрава не бросает!

Но он выздоровел… Милый мой Васенька! Я берег его, как сырое яичко, он все еще задыхался временами. Но когда прошло лето, снова вернулись его силы и он стал хоть куда.

«Золото купит четыре жены, конь же лихой не имеет цены!» — этот лермонтовский стих невольно повторяет каждый, садясь на любимого скакуна.

— Ваше высокоблагородие, надо бы его выхолостить, — повторял мне всякий раз по моем возвращении конюх, — не сдобровать вам, вишь ты каков! То на дыбах ходит, то рвется в поле… Разобьет он вам голову!

— Нет, нет, раньше я искалечу себя самого. У нас с ним одно сердце. Он знает, когда можно что-нибудь выкинуть, а когда нельзя, ходит как овечка.

Первый раз, когда меня назначили командовать пешим строем, при первом же ударе барабана он вылетел как стрела, и остановить его удалось, лишь когда я свернул в снежный сугроб, но и тут сперва он взял барьер и остановился как вкопанный, лишь попав на обледенелый тротуар, мордой к стене. Не раз он становился на дыбы совершенно отвесно и шел дальше на задних ногах, пока однажды, попятившись, не упал на спину. К счастью, я только что соскочил с него в эту минуту. Но когда он поднялся, вдруг присмирел и стал задумчив.