Иван Беляев - Записки русского изгнанника

— Вот, батенька, пытался было устроиться, да место уже занято! Ну так я к вам, — сказал он, пожимая мне руку. — А посмотрите, какая прелестная барышня! Какая, право, досада, что кто-то уже занял место.

Мы сидели к ней спиной, но я видел, что Фоминицыну не терпится, он все время оглядывался туда, где виднелась воздушная шляпка и золотистые волосы.

— А ведь подле нее никого нет! Одна едет… — повторил он, задетый за живое. — Действительно, поезд уже давно тронулся, а подле нее не было никого.

Разговорились о постороннем, но Фоминицыну было не по себе.

— Смотрите, она вышла на площадку, — пробормотал он поспешно, — вот робость проклятая! Надо бы с ней заговорить, да не знаю, как начать.

— А вы попросите разрешения закурить.

— И рад бы, да не курю…

— Ничего. Вы сможете сейчас же прибавить, что все-таки не решаетесь воспользоваться разрешением своей опрометчивой просьбы, что слишком боитесь лишиться ее общества, чтоб рискнуть задымить противную папиросу и т. д.

— Ах, верно! Вот мысль, — и он исчез за дверями.

Прошло несколько минут. Мы подходили к Лигову [63] Лигов — название поселка (Лигово). С 1925 г. — Урицк, в черте СПб. . С.С. вернулся на место недовольный. Ему удалось заговорить, но барышня замолчала после первой же фразы и взялась за дверь. Видимо, выходит в Лигове.

Вот и Лигово… Газовая шляпка прошла на платформу.

На душе было уныло и пустынно. Я вышел на площадку, но не на ту, где стояли, а на противоположную, и невольно с грустью глядел на знакомые крыши дач. Раздался звонок, поезд тронулся и прошел несколько сажен… Вдруг позади меня хлопнула дверь… О, радость! На пороге, держась обеими руками за поручни, покачивалась моя прелестная незнакомка, выглядывая на мелькавшие деревья и ограды станции… Ветер развевал нежные кольца ее волос, и, когда она поворачивала головку, мне удавалось поймать взгляд ее синих глаз, в которых светилось что-то детское, несмотря на напускную серьезность.

— Простите меня, но еще минута, и вы вылетите из вагона — невольно вырвалось у меня, когда незнакомка, обвив своими пальчиками поручни, казалось, повисла над шпалами пути.

— Нет, — послышался в ответ нежный, ласкающий голосок с легким иностранным акцентом, — не-ет, я крепко держусь.

Она обернулась на меня, и наши глаза встретились. Передо мной стояла девушка редкой красоты. Ее глаза, ясные и живые, смотрели так просто и доверчиво, темные соболиные брови придавали личику характер твердости и прямоты…

— Ну хорошо, я не буду, если это вам действует на нервы, — сказала она, улыбаясь на мое сконфуженное выражение. Она затворила дверь и остановилась передо мною, облокотившись на стенку узкого прохода. Между нами было не больше аршина расстояния. Я чувствовал, как вся кровь приливает к моему сердцу. Наверное, она заметила мое смущение, но продолжала стоять, заложив руки за спину и временами поднимая на меня свои синие глаза.

Боже! Что я готов был бы отдать в эту минуту, чтоб назвать ее своей!

— Я думал, что вы сошли в Лигове, — начал я.

— Я еду в Дудергоф, но мне пришлось сойти с площадки: там стоит один молодой офицер с очень развязными манерами, а в вагоне слишком душно.

— Ради Бога, простите, может быть, и я мешаю вам.

— Нет, не-ет! — она улыбнулась моему замешательству. — С вами мне не страшно, хотя я и вижу вас в первый раз.

Лед растаял… Через минуту мы уже болтали, как старые друзья… Вечерело. Солнце медленно заходило, и вечерний сумрак стал сгущаться. Мне казалось, что все туманится и плывет перед моими глазами, я видел только чудную, стройную фигуру, прозрачное личико, вьющиеся локоны и милые, чистые глаза, смотревшие на меня так, как до сих пор не смотрела ни одна женщина.

Когда поезд затормозил на Дудергофской станции, я не сумел еще выбрать минуту, чтоб спросить ее имя и адрес. Я успел только назвать ей свою фамилию и горячо поблагодарить ее за милое общество. Когда она скрылась, я долго смотрел ей вслед, пока она пропала в ночном сумраке подле одной из дач по большому шоссе.

Когда я пришел в наш барак и очутился в общей комнате, все офицеры сидели за картами. Мои щеки горели и сердце билось, как будто хотело разорваться.

— Ваня, что с тобой? Мы тебя таким еще не видали!

— Дети мои! Не судите меня строго… Я влюблен!

— Вот так чудо! В кого же?

— Я имени ее не знаю и не желаю знать!

— В прекрасную незнакомку! А где она живет?

— Если б я знал.

— Что ж ты будешь делать?

— Сяду на коня и буду рыскать по окрестностям, пока не найду. И вы все тоже будете помогать мне.

— Идет! Идет! Эй, вестовые, коней! Едем все до одного искать Ванину невесту!

Прошло две недели, но все поиски оказывались напрасными.

— Ты хоть бы имя у ней спросил, — с сокрушением повторял Стефанов.

— Но я постеснялся!

— Дурень ты, дурень! Какая барышня обидится, когда видит, что ею заинтересовались…

Как-то раз мы все снова сидели за картами. Я редко принимал участие в игре и то лишь тогда, когда меня сажали за болвана. В разгаре игры кто-то спустился сверху и шепотом вызвал меня.

— Господин штабс-капитан, господин штабс-капитан! — Это был недавно прикомандированный к дивизиону портупей-юнкер Сергиевский, серьезный и скромный, стеснявшийся вмешиваться в офицерские разговоры, но живо интересовавшийся всем происходившим. Сегодня он был за дежурного офицера.

— Что скажете?

— Я нашел ее!

— Кого? Лошадь? (У нас пропала кобыла).

— Нет… барышню!!!

Все бросили карты и собрались вокруг рассказчика, который продолжал с таинственным видом:

— Я слышал разговоры и знаю все. Все свободное время я бродил по Дудергофу и наводил справки, не знает ли кто стройную блондинку, которая живет где-то на шоссе недалеко от станции. Наконец я наткну на кадета Николаевского кадетского корпуса, который живет с матерью, вдовой богатого генерала, и посулил ему кое-что за находку. Он уже бросил корпус и только и делает, что бегает за барышнями… Он узнал все. Находится она в доме Иголкина, что на шоссе, иногда катается по озеру с подругой, дочерью хозяина, иногда ездит в Петербург или носит письма на станцию. Она провожала брата, судового механика, который уехал в Порт-Артур, и теперь, кажется, ждет письма, чтоб вернуться домой. Держится в стороне и ни с кем не гуляет.

— Она и есть! Спасибо вам, Сергиевский!

— Вы ее встретите на бульваре между ее дачей и Дудергофским вокзалом.

— Спасибо, тысячу раз спасибо, милый Борис Николаевич!

— Слушай, Ваня, — говорил Стефанов — он слегка заикался, — Ты гораздо старше меня, но в этих делах ты новичок. Все действуешь по старому уставу. Пойдем вместе, я все сделаю тебе как следует. Только ты не мешай.

На другой день — это была суббота — мы со Стефановым уже на бульваре… Нет никого… Навстречу моя барышня с письмом. Она… Нет, не она…