Иван Беляев - Записки русского изгнанника

Но разве этих слов ждал каждый из нас от Русской Царицы?

… В эти дни положение на фронте стало трагическим. Когда меня принесли в лазарет, первое, что я сделал, — это было сообщиться с телефоном Великого Князя Сергея Михайловича… Подошел Драке, личный адъютант.

— Сообщите Его Императорскому Высочеству, — спросил я, — что после двух блестящих боев на высотах Яворника и под Ясиновцем наш дивизион остался без снарядов. Умоляю сделать все, чтоб ускорить их получение.

Я не знал тогда, что это было общее явление… В пехоте стали отпускать по пять выстрелов на винтовку, в артиллерии — по пять снарядов в день!..

— Прощайте, господин полковник, не поминайте лихом! — Молоденький Шах-Багов, тот самый, который одолжил мне свою шашку, со слезами на глазах жмет мою руку. — Еду на фронт и, если не вернусь с Георгием, то меня принесут на носилках…

…Милая Ольга уже три дня не приходит на перевязки… Сегодня она явилась, наконец, но ее щечки потеряли обычный румянец, а глаза покраснели от слез — чудные девичьи годы, милое чистое сердце…

Все стихло в лазарете, крокет заброшен, на нем показывается зеленая травка. Даже неугомонный Мелик Адамов не балаганит. Проходит неделя, другая. Появляются новые раненые… Вдруг по коридору летит Мелик Адамов, вприпрыжку, на одной ноге… Господин полковник, телеграмма… «Необходима спешная операция, прошу вернуться в госпиталь. Шах-Багов». Вот шарлатан, наверное, придумал себе аппендицит. Бегу к телефону!..

Но бедняга был ранен на самом деле. Тотчас по возвращении на фронт он пошел в атаку и теперь вернулся с раздробленной ступней, бледный, на носилках. Ольга и Татьяна тотчас водворили его на прежнее место в Эриванской палате. Его немедленно оперировали, загипсовали ногу, а т. к. требовалось полное спокойствие, он остался надолго прикованным к постели.

К Ольге вернулось ее прежнее настроение, ее милые глазки заблистали вновь, щечки покрылись прежним румянцем. В крокет уже не играли, но на другой же день принесли и поставили подле больного огромный зеленый стол, где шарики из слоновой кости катались миниатюрными молоточками сквозь расставленные по столу металлические дужки.

Какое наслаждение вздохнуть полной грудью! Мне кажется, оно не сравнимо ни с чем. Раньше я не замечал этого, но вот теперь, когда каждый глубокий вздох причиняет мне нестерпимую боль, я сознаю это. Вот что задерживает мое выздоровление и подкашивает мои силы! Порой мне кажется, что я уже никогда не вздохну свободно.

Но нет! Боли начинают ослабевать, я уже встаю с постели чаще и чаще, даже временами выхожу на двор.

— К вам пришли! Ваша жена дожидается вас в саду.

Вход посетителей разрешается после обеда, от двух часов. Сейчас не время визитов. Наверное, что-нибудь важное! Я накидываю халат и выхожу на крыльцо.

— Зайка, попросись проехаться со мной в город! Я перебывала во всех магазинах и не могла найти себе подходящей шляпки! А у тебя хороший вкус, ты сейчас же найдешь мне что-нибудь подходящее.

В ее лице столько игры, что невольно залюбуешься ею. Забываешь войну, кошмары позиционной страды, раны… Столько детской свежести в этом личике, что не хочется отрывать от него глаз.

Она улыбается, и смеется, и жмурится, и сердится, и опять радуется чему-то, в чем для нее сейчас заключается счастье и радость бытия.

— Ведь теперь весна… и ты со мною! Отпросись на несколько часов, поедем вместе!

Иду просить разрешения — ведь это будет мой первый выход. Навстречу Ольга…

— Кто это? Ваша жена? Какая хорошенькая! Почему она приехала? О чем вас просила? Разве так трудно выбрать себе шляпу?

— Это только предлог. Ей просто хочется прокатиться со мной по городу. Ведь скоро год, как она скучает одна!

Разрешение получено. Мы садимся в вагон и катим в Петроград.

Быть может, это иллюзия, но мне кажется, что все с участием глядят на нас. Никто без улыбки не смотрит на оживленное личико моей спутницы. Правда, здесь уже ее все знают, она каждый вечер ездит навещать меня в лазарете.

— Вам уже свободно можно выезжать. После нескольких усиленных массажей вы можете являться в лазарет только через день, пока не удастся хорошенько разогнуть руку. Императрица поместит вас с женою в колоннаде Большого Дворца. А потом вас отправят в Евпаторию на грязи.

Номер, который нам отвели в самом конце колоннады, был тот самый, в котором в счастливые мирные дни мы останавливались, когда дивизион ходил в Царское на Высочайшие смотры. Тогда, накануне парада и торжественного обеда, мы отдыхали здесь. Молодежь балаганила, запирали друг друга в огромный платяной шкаф и выкидывали разные штуки…

Теперь в комнатах помещались жены и матери опасно раненных. Мы занимали две смежных комнаты с широкой двуспальной кроватью, софой и прелестной мебелью. Напротив в одной комнате жила жена капитана Гаскевича, в другой — милая парочка молодоженов: поручик Новороссийского драгунского полка Лепеха и его юная супруга, оба жизнерадостные и по уши влюбленные друг в друга. Все мы очень сдружились между собой. Утром, едва мы успевали протереть глаза, как уже раздавался легкий стук и в соседней комнате появлялись лакеи с огромным серебряным подносом, на котором едва помещались чашечки китайского фарфора, кофе, сливки, сахар, сухарики и булки всех сортов, сыр и масло.

— Обед в 12, ужин в 5, а вечером чай в 8 часов, — предупреждал старший лакей, — без опозданий. Но для вас мы всегда оставляем, как бы поздно ни вернулись! Для вас всегда все готово!

И действительно, даже когда нам случалось вернуться ночью, раздавался обычный стук, и на низеньком круглом столе нашего будуара появлялся роскошный поднос с его вкусным содержимым. Совсем как в сказке: «Столик, накройся!».

— Зачем?… Зачем вы так о нас беспокоитесь?

— Для вас всегда найдется, — твердил, улыбаясь, лакей. Однажды днем, во внеурочное время, раздался стук в дверь. Я

вышел в другую комнату и обмер от удивления: передо мною стоял наш бессменный фуражир, которого я всегда встречал первым, подъезжая к батарее, и всегда оставлял последним, отъезжая.

— Вачейшвили!.. Какими судьбами?

Да, это был сам Вачейшвили, выдержанный и спокойный, такой, как бывал всегда — и на полях сражений, и в разъездах, и везде. В руках он держал огромный портфель со всей батарейной канцелярией.

— Извольте подписать. Вот сдаточные ведомости, батарею принимает капитан Кузнецов. Прудкий — он уже классный чиновник — просит передать, что «Инвалидный капитал» пришлось расписать по другим рубрикам, командир дивизиона все доискивается, откуда у нас такие деньги. Раненых ведь теперь совсем нет. Снарядов мало, стоим все время на пассивном участке. Вас все вспоминают. Не то было время! Тогда мы работали один за всех.