Вера Андреева - Эхо прошедшего

Велокар был отведен в садик и там мирно ржавел под дождем и прочими атмосферными осадками.

Мое безделье дома становилось невыносимым — надо было идти куда-нибудь учиться. Если бы спросили тогда меня — куда мне больше всего хочется поступить? — я бы сказала по совести, что в университет на филологический факультет, но, увы, такое учение было абсолютно неперспективным: кому я буду нужна со своим русским языком, когда в Париже 200 тысяч русских эмигрантов, все они отлично изъясняются по-русски и могут легко удовлетворить минимальные потребности французов в этом языке, тем более что уже начинался знаменитый промышленный кризис тридцатых годов и самим французам недоставало работы. Тогда если не филологический, то на медицинский, в Сорбонну, — медицина меня всегда интересовала.

В это грустное для меня время наши «родичи», так мы называли семейство Вадима, дозналось о каком-то удивительном Американском госпитале, при котором открыта школа сестер милосердия. Там в продолжение трех лет учениц совершенно даром, со всем содержанием учат медицинским наукам, они проходят практику тут же в госпитале и выходят прекрасно оплачиваемыми специалистами.

Мы с мамой загорелись страстным желанием попасть в эту школу. Я подходила по всем требованиям вступления — имела диплом об окончании среднего учебного заведения (гимназии), была из хорошей фамилии — дворянских титулов, ясно, не имела, но имя моего отца было хорошо известно в Америке и я могла получить рекомендательное письмо от профессора Кана из Калифорнийского университета. Он писал диссертацию о моем отце и не раз приезжал в Париж на встречу с моей мамой: румяный и седой, как все пожилые американцы, он был весел и очень жизнерадостен — тоже, как большинство американцев.

Все, казалось, было хорошо, за исключением одного «маленького» обстоятельства — требовалось отличное знание английского языка, который всегда, как нарочно, совершенно игнорировался нашим семейством. «Надо изучить английский, — решила мама. И добавила: — учителей я тебе нанимать не стану, учи сама, — научился же Пушкин самостоятельно английскому — вон, даже Байрона переводил!»

— Но кто слышал, как он разговаривал? — слабо протестовала я. — Небось он выговаривал так, как написано, все буквы, а в английском, ты же знаешь, пишут «мама», а читают «папа» и вообще ужасное произношение — как будто горячую картошку во рту валяют…

— Ничего, как-нибудь научишься. Возьми какой-нибудь роман, словарь и читай себе, а произношение подучи из книжечки «Русский в Англии».

Мне попался в руки душещипательный любовный роман сентиментальной английской писательницы — я взяла словарь и стала «читать». Увы, вскоре я убедилась, что рядом с каждым английским штук двадцать русских слов часто противоположного смысла. Лишний раз преклонившись перед богатством родного языка, я тем не менее была поставлена в тупик перед выбором нужного слова для своего перевода. Кроме того, абсолютное незнание грамматики лишало возможности установить правильную связь между словами: кого любит героиня — этого молодого джентльмена или того синильного старца? Чей ребенок и от кого должен родиться? Все это было совершенно непонятно, и я полагалась только на свою догадливость.

Ну и посмеялась же я, когда много позже, уже зная английский язык, я прочитала этот роман.

Я сообщила маме о своих сомнениях насчет такого способа изучения иностранного языка. Мама согласилась, что не годится.

— Вот что я придумала, — сказала мама через некоторое время, — знаешь это английское семейство, которое живет по соседству с нами? Отправляйся к ним и предложи мадам свою помощь по хозяйству. Ты ей будешь помогать убирать, готовить, а она будет с тобой разговаривать по-английски!

Хорошо, я пошла к этим англичанам — миссис сначала удивилась необыкновенному предложению, но быстренько успокоилась и вошла в свою роль. Придешь к ним утром — отец семейства на работе, очаровательные мальчик и девочка — двойняшки в школе, моложавая миссис в рабочем передничке вводит меня в спальню — там утренний беспорядок, постели разбросаны. Указывая на кровать и постельные принадлежности, миссис громко, но неразборчиво называла каждый предмет — вот это «бэд», это «пиллоу», это «уиндоу» и заставляла повторить. Кончилось тем, что, перестелив миссис тысячи постелей и перемыв невероятное количество посуды, я решила, что все-таки могу попытать счастья в Американском госпитале.

Подойдя по фешенебельной авеню де Нейи, что начинается у площади Этуаль и похожа скорее на каштановую аллею с особняками за решетками садов, к владениям Американского госпиталя (он был построен в память американцев, погибших в Европе во время первой мировой войны, на средства американских богачей), я увидела широкий разворот асфальтированной дороги среди ухоженных газонов довольно большого парка, упирающийся в подъезд громадного здания. Сильно оробев, я вошла внутрь и очутилась в роскошном холле с колоннами, с мемориальной доской, на которой золотыми буквами были нанесены фамилии не то тех, кто погиб в ту войну, не то тех, кто субсидировал постройку больницы. Администратор учтиво осведомился у меня, что мне нужно.

— Я хочу видеть мисс Харелл на предмет поступления в школу медицинских сестер, — пролепетала я, и он величественно указал куда-то вправо.

Робко постучав, я открыла массивную дверь и очутилась в небольшом округлом помещении с рядом стульев вдоль стены и со столиком посередине. За столиком сидела строгого вида женщина — вся в белом, как мраморная статуя, и с таким же белым, неподвижным лицом.

— Что вам угодно? — спросила она по-французски с тем ужасным акцентом, с каким говорят американцы, и я отвечала, что хочу поступить в подведомственную ей школу.

Когда она прочитала рекомендательное письмо профессора Кана, строгое лицо мисс Харелл несколько прояснилось, вдруг она перешла на… английский язык с американским произношением, который делал классический язык Байрона и Шекспира похожим на грубый жаргон… Конечно, на моем лице отразилась полная растерянность, без слов сказавшая директрисе о моем полном непонимании. Ласковое выражение лица мисс Харелл исчезло, и она вздохнула:

— Вы совсем не знаете английского языка, и я удивляюсь, зачем в таком случае вы пришли сюда.

Печально вышла я из ворот и едва удерживалась от слез, когда, придя домой, рассказывала маме о своем провале. Мама была не одна: у нее сидела мисс Пэгг — миниатюрная англичанка, которой мама сдавала комнату на втором этаже нашей виллы. Она часто спускалась к маме и оживленно беседовала — по-французски, конечно. Мисс Пэгг с большим сочувствием слушала мой рассказ.