Карл Сэндберг - Линкольн

Пожалуй, большее значение, с заглядом в будущее, имел марш тысячи студентов из Латинского квартала через мост Сан Мишель. Полиция устроила баррикаду, преградила путь демонстрантам, приказала им разойтись и арестовала вожаков. Однако группа из 30 студентов все-таки пробилась к миссии Соединенных Штатов и передала послу Байгелоу адрес. В нем содержался косвенный выпад против Луи Наполеона:

«В президенте Линкольне мы оплакиваем согражданина. Нет больше стран, отгороженных своими границами. Наша родина — любая страна, в которой нет больше ни господ, ни рабов, там, где народы добились свободы или борются за нее. Мы сограждане Джона Брауна, Авраама Линкольна и Уильяма Сьюарда.

Мы молодежь, которой принадлежит будущее; у нас огромная энергия, и мы ее употребим на то, чтобы добиться подлинной демократии.

Тот, кого только что сразили, был гражданином республики, великие люди которой не покорители, нарушающие права и суверенность народа, а основатели и блюстители его независимости, такие, как Вашингтон и Линкольн».

В Германии многие союзы и общества, рабочие клубы, кооперативы, журналы рабочих выразили свое горе.

В Швеции отдан был приказ приспустить флаги в знак траура на всех кораблях, стоявших в гаванях Гётеборга и Стокгольма. То же произошло и в гаванях Норвегии. Тысячи норвежцев насчитывали своих кровных родственников в полках штатов Висконсина и Миннесоты. Молодой Генрих Ибсен в стремительной, бурной поэме «На смерть Авраама Линкольна» оспаривал право реакционной Европы оплакивать смерть самого выдающегося сына демократического западного мира.

На востоке — в Китае, Японии, Сиаме — принимались резолюции с выражением соболезнования.

Рассказы, легенды о Линкольне распространились на все четыре стороны света. Он оказался нужным всем. На всех континентах путешественники видели в домах бедняков портреты Линкольна; люди всегда готовы были говорить о нем. Ничто не было более пленительным, чем слово Льва Толстого, прозвучавшее из России, из Ясной Поляны: «Если кто-либо хочет понять величие Линкольна, он должен выслушать рассказы о нем разных народов. Я бывал во многих медвежьих углах. Но и там слово «Америка» произносится с таким трепетом, как будто это какой-то рай на земле или, может быть, ад. Но даже самые необразованные люди говорили о Новом Свете с уважением только в связи с именем Линкольна. Самые примитивные народы Азии говорят о нем, как об удивительном герое».

Путешествуя по Кавказу, Толстому довелось стать гостем главы черкесского племени, набожного мусульманина, который жил в горах, далеко от цивилизации; у него были неясные, детские представления о мире за пределами его владений. Он угостил Толстого лучшими яствами и напитками. По окончании пира хозяин попросил гостя рассказать о далекой от горного селения жизни. Толстой говорил о крупных государственных деятелях и знаменитых генералах, но это не вызвало особого интереса у слушателя. Все же он позвал соседей и их сыновей, чтобы послушать гостя. Полудикие наездники, дети голых каменистых гор, уселись на полу сакли и жадно слушали рассказы Толстого о русских царях, о войнах, об иностранных правителях и генералах. У него спрашивали подробности о Наполеоне, о его росте, о величине его рук, о тех, кто отливал для него пушки и пистолеты, о масти его коня. Толстой, как мог, отвечал на вопросы, но не удовлетворил их любознательности, хотя сообщил все, что знал о Наполеоне. Наконец глава племени встал — высокий седобородый конник, пахнувший кожей, лошадьми, землей, и очень серьезно сказал: «Ты до сих пор ни слова не сказал о величайшем полководце и правителе в мире. Это был герой. У него был голос мощный, как гром, его улыбка была, как восход солнца, его дела были крепки, как скала, и услаждали они, как аромат роз. Ангелы явились его матери и предсказали ей, что сын, которого она зачала, будет величайшим в мире человеком. И он действительно был так велик, что даже прощал преступления своих врагов и по-братски пожимал руки гех, кто покушался на его жизнь. Его звали Линкольн, и страна, в которой он жил, называется Америка. Страна эта так далеко, что если бы туда отправился юноша, то к концу пути он пришел бы стариком. Об этом человеке расскажи нам».

Послышались возгласы: «Будь добр, расскажи нам!» Они обещали взамен выбрать и подарить Толстому лучшего коня.

Толстой смотрел на их сиявшие лица, на сверкавшие глаза. Он увидел грубых горцев, и это они жаждали услышать об Аврааме Линкольне. И Толстой им рассказал о мудрости Лннкольна, о правителе, который вышел из самого простого народа, поднялся из нищеты. Толстого забросали вопросами. На каждые девять из десяти вопросов он не мог ответить. Они хотели знать о привычках Линкольна, о его влиянии на людей, о его росте, о том, какой вес он мог поднять. И с изумлением они узнали, что как наездник он представлял неважное зрелище.

— Скажи нам, почему его убили? — спросил один.

Толстой сообщил все, что знал. Его слушатели были очень довольны рассказами Толстого, «бурно благодарили», а на следующее утро, когда Толстой оставлял селение, вождь подвел ему прекрасного арабского коня в знак признательности за удивительные повествования.

Вместе с Толстым в город поскакал и черкес — Толстой надеялся достать там портрет Линкольна. Ему удалось найти большую фотографию, которую он передал горцу. Тот посуровел, руки у него слегка дрожали. Со слезами на глазах он долго смотрел на портрет, как будто молился.

Толстой считал, что Линкольн не был таким великим полководцем, как Наполеон, или таким искусным государственным деятелем, как Фридрих Великий. Почему же тогда Линкольн затмил многих знаменитых людей? Потому, полагал Толстой, что Линкольн превосходил их особой нравственной силой и величием духа. Многие испытания и большой жизненный опыт помогли ему осознать, что «величайшее достижение человека — любовь к ближнему». И пояснил: «Он был тем, чем Бетховен был в музыке Данте в поэзии, Рафаэль в живописи, Христос в философии жизни. Он хотел стать божественным и достиг этого».

На большой дороге жизни, где ошибки неизбежны, он искренне следовал одному основному побудителю — заботе о благе человечества. И Толстой продолжал: «Мир первоначально обычно судит неправильно, и должны пройти века, прежде чем установится истина. Но с Линкольном все было верно с самого начала. Раньше или позже Линкольн стал бы великим человеком, даже если бы он не был американским президентом. Но лишь новые поколения. отдали бы ему должное».

Любой вид героизма обречен на забвение, если в основе его не лежат четыре абстракции, конкретизированные поступками. Толстой их перечисляет: человечность, правдивость, справедливость, жалость. Величие Аристотеля и Канта он ставил ни во что по сравнению с величием Будды, Моисея и Христа. «Величие Наполеона, Цезаря и Вашингтона равносильно лунному лучу при свете линкольнского солнца. Его пример всеобъемлющ и будет жить тысячелетия. Вашингтон был типичным американцем, Наполеон — типичным французом, а Линкольн был гуманен, как сам мир. Он был более великим, чем вся его страна, более великим, чем все президенты, вместе взятые».