Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 1

— Что нужно? — раздался ее робкий голос в приотворенную щелку оконной форточки.

— Принесли весточку от Александра Ивановича!

— Господи! — послышалось в ответ испуганно радостное восклицание кормилицыной дочери. — Да это Николай Александрович!

— Я самый! — ответил я ей. — Отворите скорей, пока никто не видит!

— Сейчас, сейчас!

И она, как была, босая, в одной рубашке и накинутом на нее пальто, бросилась отворять дверь.

Через несколько секунд мы были уже в комнате, разделись, и, не зажигая огня, чтобы не увидели снаружи, принялись рассказывать наши взаимные новости.

— Александр Иванович уехал за границу, Саблин в Москве, Львов арестован! — говорю я.

— А Добровольского и Потоцкую увезли в Ярославль в тюрьму, — ответила она. — Полина Александровна уехала к брату Шипову на завод за Костромой... А дом стерегут, все ждут, не возвратится ли кто из вас!

— Знаю, видел. В мастерской горит огонек, совсем как было весной, когда я пробирался в усадебный дом.

— Ах ты, господи! — заохала старуха. — Да как же ты-то сам теперь будешь? Неужели для тебя уж и приюта нет нигде на земле, что пошел бродить по свету с пилой?

— Успокойся! — ответил я ей. — Есть и приют, и все, только захотелось вас всех проведать, чтоб узнать, все ли вы живы.

Она была, по-видимому, очень растрогана моим объяснением и сейчас же заговорила со слезами в голосе:

— Спасибо тебе, родной! Только ведь страшно за тебя. С тех пор как вы уехали, все время рыщут здесь переодетые шпионы из Ярославля да жандармы. Сколько обысков-то наделали, облавы по лесам устраивали!

— Все бегуны разбежались, и многие из них пойманы, — прибавила дочь.

Я уже знал, что бегуны — это была секта, не признающая властей и воинской повинности. Сторонники ее, которых тут было десятка полтора, скрывались по окрестностям у сочувствовавших им крестьян и устраивали в задних помещениях домов свои тайные молельни в ожидании близкой кончины мира. Мне вспомнилось, как местные крестьяне хотели меня устроить у них, когда мне пришлось бежать отсюда, и я порадовался, что не поддался тогда их уговорам.

— Ну а как вели себя крестьяне на допросах?

— Ох, и не говори лучше! Как прикрикнули это на них приехавшие жандармы: «Всех в Сибири сгноим, если что утаите!» — так и пошли друг за другом все рассказывать и называть всех вас по именам. Особенно много наговорили на доктора (Добровольского), потому что он один был арестован из мужчин, а жандармам-то все хотелось показать, что они забрали самого что ни на есть важного, а упустили только помощников. А потом, как парни-то вернулись все домой, да прошла неделя-другая, всем им стало так стыдно за себя, что и в глаза друг другу смотреть не смели. Все сначала попрятались по домам, а потом, как вышли, говорят: «Закаемся, братцы, предательством заниматься, будем отвечать, если опять потребуют, что все запамятовали».

— Ну а Иван Ильич? — спросил я о самом интеллигентном и начитанном из всех писаревских столяров, который пользовался наибольшим влиянием среди остальных.

— И он все подтвердил, хоть и меньше, чем другие. Не говорил хоть неправды на доктора.

— А как держали себя подростки — ученики и ученицы в школе Полины Александровны?

— Вот те чистыми молодцами оказались! Никаких угроз не побоялись! «Рассказывайте все, чему вас учила барыня!» — спрашивают их жандармы и тоже Сибирью пугают. А они отвечают, что учила их всему, что в школе полагается. «А учили вас, что начальство плохо и что нужно вместо него другое — выборное?» «Нет, — говорят, — никто нам этого не говорил, от вас в первый раз слышим».

— Ну и чем же кончилось дело с ними?

— Бились, бились, никак не могли их сбить! Все говорят одно: «В первый раз слышим такие вещи»! Ну и выгнали их вон из допросной комнаты: «Погодите, говорят, только попадитесь нам потом!» А те пошли и в лесу собрание тайное устроили, сговаривались никого не выдавать, а смотреть везде и слушать, что говорят, и если против вас что затевают, так предупреждать вас обо всем и помогать вам укрыться, не боясь ничего. Большим-то и стыдно стало, как услышали об этом! Будем, говорят, и мы так делать! Теперь никто ничего не выболтает больше, все проучены!

— А как посторонние крестьяне?

— А те раздвоились. Одни за вас, другие, корыстные, против вас пошли. Если мы, говорят, поймаем теперь кого-нибудь из них, так в награду писаревское имение получим. В один день помещиками сделаемся! Вот и наш староста, наискосок, сильно усердствовал... Все по чужим сеновалам да овинам по ночам с ружьем ходил и в окна изб по деревням заглядывал, слушал у дверей, что говорят, и очень обижался, что никто из вас ему не попадается на глаза, чтобы выдать.

— И теперь подглядывает?

— Теперь успокоился. Никого, говорит, здесь нет, по другим губерниям разошлись.

— Значит, теперь можно здесь пожить недельки две и повидаться со всеми?

— Теперь можно! — ответила она. — А прежде и думать было нельзя.

Тем временем она изготовила для нас яичницу, и, подкрепив свои силы, мы отправились в небольшую заднюю комнату их избы. Мы легли спать на боковых скамьях, составляя планы будущих тайных свиданий с сочувствующими нам крестьянами и подростками из школы для устройства в этой местности народной революционной дружины, так сказать, уже испытанной в боях и потому вполне надежной для будущего. Однако это оказалось не так-то просто, как нам представлялось.

Когда на склоне следующего дня пришли к нам в избу Иван Ильич и его брат, извещенные Сашей, они были сильно встревожены.

— О вашем возвращении сюда уже известно по деревням, — сказал Иван Ильич.

— Как это могло быть? — спросил я в изумлении.

— А на ручье-то встретились с Дашей и Анютой, когда они полоскали белье! Они вас узнали по голосу и еще вчера вечером побежали рассказать своим подругам, что вы шли в Вятское вместе с кем-то другим из ваших.

— И много народу уже знает?

— Почитай, все в моей деревне. Так и побежали по избам рассказывать друг другу. Да и вашего-то главного врага, здешнего старосту, видели сегодня в Вятском. Шептался со становым в стороне. Зачем ему туда ехать было? Там базару сегодня нет. Не иначе как прослышал от своей девчонки. Тоже язык-то длинен, чешется, не утерпит, все выболтает, даже и без злого умысла на вас.

Дело принимало плохой оборот. Только что возвратившаяся Саша побежала по соседкам спрашивать, что там известно обо мне.

Оказалось, что и в этой деревне все тоже слышали. Староста же до сих пор не возвращался.

«Верно, подсматривает за приезжими в Вятском», — думалось нам всем, потому что я сказал тогда девушкам на речке, что иду туда.

— Когда он возвратится, он будет опять везде подглядывать здесь! — сказала с беспокойством старуха. — Ведь вас видели как раз у нашей деревни. Как бы вас спрятать?