Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 1

Я так весь и навострился, с жадностью слушая каждое ее слово как своеобразное преломление наших высоких общественных идеалов в первобытном, неразвитом мозгу, но Союзов, смотревший на дело проще, не вытерпел и возмутился.

— Да что ты, тетка, зря говоришь! Какие тут печати!

— Сама, сама видела! Собственными глазами! Вот те крест святой!

И она перекрестилась истово трижды, очевидно, искренне считая призрак своего воображения за действительность, по правилу: так должно быть, значит, так и есть! А следовательно, можно и побожиться в справедливости сказанного.

И сколько раз потом я видел применение этого же самого метода при современных характеристиках одного человека другим.

— А о том, что эти бары хотели восстановить крепостное право, от кого ты слышала? — прервал я ее божбу.

— А это уж совсем верно! От самого начальства, что следствие ведет, все кругом знают.

Мне стало совсем интересно. Вот, думалось, как поворачивается дело. Начальство, желая скомпрометировать нас в глазах народа, на самом деле восстанавливает крестьян против помещиков! Мы полгода назад отказали Войнаральскому в фосфоре для поджога помещичьего леса, а теперь администрация сама невидимо подбрасывает фосфор, выставляя помещиков злоумышляющими против освобождения крестьян! А когда пойдут поджоги, та же администрация, верно, будет кивать на нас, и большинство помещиков сдуру поверит. А потом, может быть, многие из сочувствующей нам юной молодежи, думая, что это-то и есть наши идеалы, пойдут, пожалуй, помогать крестьянам в начавшемся аграрном терроре! И никто не разберет, кто кого дерет!

Но следует ли из этого, что мы сейчас же должны ударить отбой? Конечно, нет! Ведь тогда из-за лгунов и клеветников нельзя начать никакого хорошего общественного дела!

— А как, однако, разгорелся уже пожар в этой местности! — сказал я Союзову, распрощавшись с простодушной и доверчивой женщиной. — Ведь если б начальство нас не тронуло здесь, то о нас знали бы десятка два-три человек, и никто не придавал бы нам значения, а теперь взволнован весь уезд!

— Совсем как в басне «Пустынник и медведь», — сказал Союзов, лишь недавно прочитавший Крылова. — Ведь помещикам-то они таким своим объяснением совсем размозжили голову!

— Мне это не совсем нравится! — ответил я. — Мне, ты знаешь, хотелось бы сделать прежде всего республику, чтобы народные представители решали все земельные и другие вопросы. А тут как будто хотят свести дело на простую войну крестьян с помещиками из-за взаимной ненависти, от которой, по-моему, не будет толку ни для тех, ни для других. Помещиков ведь придется защищать самим же властям, и все, что они тут говорили, чтобы оклеветать нас, падет в конце концов на их же головы.

— Это верно, — сказал Союзов.

— Но хорошо здесь то, — прибавил я, — что начальство пустило наше дело вширь, и благодаря ему то, что говорилось нами шепотом, обсуждается теперь на всех перекрестках. Никогда и в голову мне не приходило, что в каждой местности, где нас обнаружат, мы в действительности именно и одерживаем крупную победу! Ты верно сказал, что наше начальство, охраняющее монархию, разбивает ей лоб камнем всякий раз, как хочет избавить ее от нас, подобно медведю, оберегавшему пустынника от мухи.

— Ну да мы и сами не мухи, — сказал Союзов.

— Пока, — ответил я печально, — мы только безвредные мухи, но это правда, что своими преследованиями из нас скоро сделают настоящий осиный улей, от которого им не поздоровится.

Так мы шли до самого вечера, когда наткнулись в большом селе на постоялый двор низшего разряда и вошли в него закусить.

Поев со мной щей с кашей из одной миски, Союзов сказал хозяину, высокому, крепкому старику, занимавшемуся своим делом, не обращая на нас никакого внимания:

— А мы у тебя и переночуем. До Костромы все равно не дойти сегодня.

— Переночуйте! Да только пашпорта-то у вас с собой ли?

— С собой!

— То-то же. Мне их не надо! — сказал он, отмахиваясь от Союзова, полезшего в карман за паспортом. — Для вас нужны. Тут облавы везде ночные бывают. Полиция семь раз за лето окружала и мой двор, как будто какой разбойный притон. Всех, кто пашпорта не представил, хватали и увозили, да и с пашпортами-то не все отделывались. Просто житья не стало.

— А из-за чего? — спросил я.

— Да тутотки недалеко бунт затевали. Хотели по-новому жисть устроить.

— А много народу облавами переловили?

— Бегунов много попалось. А из настоящих-то только двоих застали на месте. Все другие проведали раньше о беде и ушли в другие губернии.

— А сегодня не будет здесь облавы?

— А кто ее знает? Вчера кум приходил предупреждать, что начальство опять заворошилось.

Мы помолчали.

— Уж не лучше ли нам уйти да переночевать у кого в деревне? — сказал я нерешительно.

— Как хотите! — ответил хозяин. — Я предупредил, чтобы потом не пеняли на меня.

Мы собрали свои пожитки и вышли в темноту ночи, которая сначала показалась нам почти непроницаемой. Сильный порыв ветра, вырвавшись из-за угла, обсыпал наши лица мелкими холодными снежинками. Мы не хотели останавливаться в этой деревне. Здесь, казалось нам, было опасно, и мы пошли далее по низкому берегу Волги.

— А ведь и в следующей деревне может быть облава! — сказал Союзов.

— Конечно. Давай-ка переночуем снова где-нибудь под открытым небом. Нам уж не привыкать спать.

— Да, так лучше! — ответил он. — Я сам хотел предложить тебе.

— Но где бы нам устроиться? Сквозь идущий снег и темноту далеко не видно, а только кажется мне, что тут везде чистое поле.

Однако наши глаза мало-помалу стали приспособляться к темноте, и, отойдя версты за две от деревни, мы увидели направо от дороги, на берегу, лежащую вверх дном большую лодку, очевидно, вытащенную рыбаками на зиму. Мы подошли и осмотрели ее. Со стороны дороги она лежала бортом, плотно прилегая к земле, и была наполовину засыпана снегом. С другой же стороны, дальше от дороги, вьюга нанесла перед нею высокий гребень снега, а борт значительно приподнимался над землей.

Под лодку было легко залезть. Я первый попробовал это и очутился под ее дном, которое во мраке мог лишь ощупать руками. Все поперечные скамьи лодки были сняты и унесены отсюда, и под нею образовалось пространство, достаточное для помещения нас обоих вместе со всеми нашими пожитками.

— Влезай! — позвал я Союзова. — Здесь очень хорошо.

Он влез. Мы завернулись плотно в наши архалуки, положили около себя пилы и топоры и попытались спать, очень довольные своей находчивостью.

Однако же дело оказалось совсем не так прекрасно, как нам рисовалось с первого начала. Ветер все крепчал. Он мчался с Волги и, как всегда бывает, расчищал от снега ближайшую к нему сторону лодки и ссыпал его на противоположный, заветренный бок. Настоящие снежные вихри начали врываться один за другим к нам в глубину и дуть на наши щеки, плечи и ноги, как через паяльную трубу.