Николай Морозов - Повести моей жизни. Том 2

В позднейшей статье Н. А. «Несколько слов об архиве "Земли и воли" и "Народной воли"» — дополнение к рассказу о его сношениях с В. Р. Зотовым: «Постоянный страх за то, что лица, которым мы давали на сохранение наши рукописи и документы, могут в случае экстренных предупреждений или даже недостаточно обоснованных опасений обыска уничтожить очень важные для нас бумаги, которые где-то прятала до того времени, кажется, Ольга Натансон, заставил нас не раз подумать о том, где бы мы могли найти для них надежное убежище. В одну из своих очередных ночевок у присяжного поверенного Ольхина, у которого мне пришлось тоже хранить разные бумаги, я сказал ему об этом, и в следующее же мое посещение он сообщил мне, что нашел великолепное место — у теперешнего секретаря газеты "Молва" Владимира Рафаиловича Зотова, который, по своему положению вне всяких подозрений, очень хочет познакомиться со мною и заранее согласен дать приют нашему архиву, если он не очень велик. Так началось одно из самых интересных моих знакомств в литературном мире... Я пришел к Зотову вместе с Ольхиным на угол Бассейной улицы и Литейного проспекта, в старинный дом Краевского, где прежде была редакция "Отечественных записок"... При нашем появлении из-за письменного стола встал высокий седой старик интеллигентного вида с редкой бородкой и длинно подстриженными волосами и приветствовал нас своеобразным шепелявым голосом, который свойствен людям, потерявшим передние зубы. Он тотчас же сказал мне, что очень рад приютить у себя мой архив и предлагает такой проект:

— Положите все бумаги в портфели, заприте их замками, ключи которых будут у вас, а я их положу на верхней полке среди папок, которые вы, видно, видели в моей передней. К ним запрещено прикасаться кому бы то ни было из моей семьи, а посторонние всегда встречаются и провожаются прислугой или нами. Это самое лучшее место, так как в случае какого-либо несчастья я всегда могу сказать, что портфели в передней оставил кто-нибудь из приходящих ко мне по литературным делам без моего ведома, а я сам, конечно, спрятал бы их где-нибудь поглубже.

Я вполне одобрил этот план, и мы начали разговор на общественные темы, где Зотов выражал нам полное сочувствие во всей той части нашей революционной деятельности, которая носит чисто радикальный характер, а в социалистической части считал прекрасными, но трудно достижимыми практически те идеалы, которые проповедуются во "Вперед" и других наших журналах. За ними он следил в своих поездках за границу.

Потом, засмеявшись с таинственным видом, он воскликнул:

— Кто бы мог подумать, что на этом самом кресле, где во время моей юности сидели Пушкин, Лермонтов, Гоголь в гостях у моего отца, будет сидеть через пятьдесят лет редактор тайной революционной литературы! Что бы подумали и они сами?

Я живо помню, как эти его слова сильно подействовали на меня».

Зотов поставил условием, чтобы к нему для пользования архивом не приходил никто, кроме Н. А. Морозова. «Это условие, — читаем в статье, — было вполне одобрено и строго исполняемо нами, пока после ареста типографии "Народной воли" я временно не уехал за границу и передал Зотова Александру Михайлову. А до того времени место хранения было известно только мне, Ольхину и Александру Михайлову на случай моего ареста. В нем были все сообщения нашего товарища Клеточникова...

Когда я приходил за какой-нибудь из них [тетради с копиями сообщений Клеточникова] или приносил на сохранение новую, я шел прямо в кабинет Зотова, в конце коридора его квартиры. Нам приносили туда по стакану чая, через четверть часа Зотов отправлялся в переднюю и, когда никого там не было, приносил оба портфеля. Я делал с ними за особым столиком то, что было нужно, и уходил, а Зотов относил их на прежнее место уже после моего ухода. Так было вплоть до ареста тайной типографии "Народной воли" и до взрыва в Зимнем дворце, когда я временно уехал за границу...

После своего освобождения [из Шлиссельбургской крепости] я пробовал разыскать этот архив. Но Зотов к тому времени уже умер, а из его детей об архиве никто не знал. Мне говорили только, что Зотов хранил какие-то заметки под полом беседки на своей загородной даче, но и эта беседка уже исчезла с лица земли».

По-видимому, А. С. Суворин после 1905 г. хотел вернуть архив «Народной воли» оставшимся в живых революционерам 70—80-х годов. «Года через два после моего появления на белый свет из Шлиссельбургской крепости, — пишет Н. А. Морозов, — со мной познакомилась артистка Инсарова-Рощина и, зазвав меня к себе обедать, познакомила со своим приятелем Плещеевым, сыном известного поэта и большим театралом. Потом она же зазвала меня на репетицию в Суворинский театр, где играла главные роли. На репетиции, кроме актеров, было человек тридцать из театрального мира, в том числе Плещеев, сидевший через несколько кресел от меня с каким-то седым человеком сановного вида.

В перерыве Плещеев вдруг подошел ко мне, сел рядом и сказал:

— Хотите, я вас познакомлю с Сувориным, который сидит вон там?

Я сразу понял, что он это делает не без согласия самого Суворина, но, не зная причины его такого желания, почувствовал себя очень неловко... Передо мною предстал чрезвычайно живо такой вопрос. Если Суворин желает познакомиться со мною, то он может пригласить меня, как делали все остальные, под каким-нибудь интересным предлогом к себе обедать, и мне нельзя будет отказаться... А что скажут мои друзья из "Русского богатства", узнав об этом или даже о простом моем знакомстве с ним? Я уже не раз видел, как они были ревнивы и нетерпимы в таких случаях, и чувствовал, что все меня осудят, а мой друг, поэт Якубович, прямо поставит вопрос ребром, чтобы я прекратил сношения или с Сувориным, или с ним.

Я сказал это откровенно Плещееву. Тот, несколько смущенный, сказал, что понимает мое положение, посидел со мною еще минут двадцать и потом ушел за кулисы вместе с Сувориным. Так и не состоялось у нас это знакомство, которое, как я теперь думаю, привело бы к открытию архива "Земли и воли" и "Народной воли" на много лет ранее, чем оно произошло» (сб. «Архив "Земли и воли" и "Народной воли"», Гос. музей революции, М. 1932, стр. 32 и сл.).

Среди сохраненных В. Р. Зотовым бумаг революционного архива, напечатанных в названном сборнике, нашлись кассовые документы «Земли и воли» (стр. 126 и сл.). В них — сведения о выдаче денег Н. А. Морозову «на жизнь»; выдавались грошовые суммы: от трех до двадцати рублей. Там же — «Заметки Н. А. Морозова во время Воронежского съезда и в период подготовки первых покушений» (стр. 150 и сл.). Среди них «Запись юмористических кличек». Н. А. Морозову здесь присвоена кличка «Орел». В кассовых документах он назван «Воробьем».