Вадим Эрлихман - Робин Гуд

Друг Гауэра, «отец английской поэзии» Джеффри Чосер, не разделял отрицательного отношения к Робин Гуду — в аллегорической поэме «Троил и Хрисеида» (1380) он вполне одобрительно отзывается о «веселом Робине». Похоже, читатели поэмы прекрасно знали, о ком идет речь, и это значит, что к тому времени Робин Гуд уже имел не местную, а общеанглийскую известность. Об этом говорит и записанная около 1410 года народная песня «Женщина» (Woman), где говорилось о герое, что «был известен на севере и юге, почти как Роберт Гуд» (somewhat to Robert Hoad). Неизвестный автор сочиненной тогда же религиозной поэмы «Богачи и бедняк» сетует, что люди слушают песни о Робин Гуде куда охотнее, чем проповеди в церкви.

Чуть позже, в 1429 году, был зафиксирован на бумаге первый дошедший до нас отрывок баллады о Робине — четыре строчки на североанглийском наречии, начинающиеся словами: Robyn hod in scherewod stod («Стоял Робин Гуд среди Шервуда»). В последующие годы появились как минимум четыре десятка баллад о Робин Гуде, хотя записаны они были гораздо позже, в XVII, а то и в XVIII столетиях. Впрочем, об истинном времени возникновения этих народных шедевров остается только гадать — как водится в фольклоре, их рассказчики из века в век модернизировали сюжет и язык баллад, заменяя непонятные слушателям слова новыми. Но суть баллад не менялась: большинство их посвящены вольной и веселой жизни Робина и его «удальцов» в Шервудском лесу. Дни их неотличимы один от другого: охота, пиры, тренировки в стрельбе и бое на палках. Эти молодецкие забавы перемежаются разбойничьим промыслом, притом обставленным довольно изящно — пойманных на лесной дороге разбойники уводили в свой лагерь, угощали до отвала, а в уплату забирали все, что находили у них в кошельках. Правда, не у всех: беднякам деньги оставляли, а иногда даже приплачивали. В том же стихотворении Игн. Ивановского, на сей раз точно передающем английский оригинал, говорится:

Общеизвестно рыцарское отношение Робина ко всем женщинам, богатым и бедным. Он строго запрещал своим людям не только обижать дам, но даже грубо выражаться при них — просто ангел, а не разбойник! Враждуя с церковниками, Робин Гуд в то же время проявлял искреннюю набожность: ни разу, даже под угрозой пленения и смерти, он не пропустил храмового праздника Девы Марии в Ноттингеме. Поймав однажды своего обидчика, аббата обители Святой Марии, он не убивает его, а лишь заставляет совершить в лесу мессу, благословляя самого Робина и его молодцов, кротко опустившихся на колени. Правда, благочестивые элементы в ранних балладах порой выглядят чужеродными; колорит их (как и русских богатырских былин) чисто языческий, а сам Робин напоминает древнего лесного бога, этакого Мороза Ивановича, который щедро награждает тех, кто ему угодил, но сурово карает ослушников.

Знаток английской литературы Михаил Морозов писал: «Можно сказать, что балладный Шервудский лес не только географическое понятие. «Веселый» Шервуд — это прежде всего царство свободы, братства и отваги, в чем-то напоминающее Телемское аббатство Франсуа Рабле. Короче говоря, это народная мечта о вольной жизни, о таком положении вещей, при котором простого человека нельзя безнаказанно обижать» [6] Морозов М. М. Избранные статьи и переводы. М., 1954. С. 415. . Правда, всерьез стрелков никто не обижает: их враги во главе с достопамятным шерифом Ноттингемским так глупы и трусливы, что их вечное противостояние больше напоминает игру в поддавки. Игру, в которой шериф, впрочем, постоянно пытается извести Робина и его соратников, а те не менее трех раз убивают его разными способами. Имя шерифа — а ведь это весьма важный королевский чиновник — ни разу не названо, да и вообще исторических имен в балладах немного. Там упоминаются только король Эдуард (один из трех, носивших это имя в XIII–XIV веках, но какой именно — неясно), королева Кэтрин — Екатерина Арагонская, жена Генриха VIII, жившая уже в XVI веке, и орудовавший веком раньше на юге Англии разбойник Джек Кэд. Поискам «исторического» Робин Гуда всё это мало помогает.

«Встроить» Робина в историю пытались не авторы баллад, а хронисты, не делавшие при этом особой разницы между историей и легендой. При этом имя шервудского изгнанника чаще появлялось не в английских, а в шотландских хрониках — к тому времени жители «низинной» Шотландии переняли язык, а во многом и фольклор своих соседей-англичан. Около 1420 года о разбойнике упоминает рифмованная хроника монаха Андру из Уинтона:

По мнению шотландского хрониста, Робин жил во времена Эдуарда I, около 1283 года. Примерно к тому же времени (1297 год) его относит неизвестный английский монах, дополнивший упоминанием о знаменитом разбойнике переписанную в середине XV века копию «Полихроникона» Ранульфа Хигдена — эту рукопись обнаружил историк Джулиан Лаксфорд в 2009 году.

Еще один шотландец, Уолтер Боуэр, около 1440 года сделал Робина участником восстания Симона де Монфора, графа Лестерского, выступившего в 1264 году в защиту феодальных вольностей. В своей «Шотландской хронике» ( Scotichronicon ), представляющей собой продолжение и дополнение написанной около 1380 года хроники Джона Фордуна.

Боуэр пишет: «Тогда восстал знаменитый разбойник Робин Гуд, вместе с Маленьким Джоном и другими его сообщниками из числа людей, лишенных собственности. Глупая чернь до сих пор прославляет его в своих трагедиях и комедиях и любит песни о нем, исполняемые странствующими певцами и менестрелями, более всех других баллад» [8] Robin Hood and Other Outlaw Tales. Kalamazoo (MI), 1997. P. 26. . Хронист относится к Робину не слишком одобрительно, называя его латинским словом sicarius (убийца), но не может скрыть восхищения его храбростью — например, в эпизоде, где разбойник, застигнутый людьми шерифа во время молитвы Пресвятой Деве, не убежал, а смело вступил в бой и одержал победу в награду за свое благочестие.

Если Боуэр еще помнил об английском происхождении Робина, то позже многие считали его чисто шотландским героем. К ним примкнула и Марина Цветаева, которая в своих переводах баллад упорно называла героя шотландцем: