Лада Исупова - Мастер-класс

в ее движениях скрыта драматическая сила, страсть, способность к мгновенной реакции, у них – холодность и отстраненность;

ее лицо приковывает и не отпускает, сквозь частокол их похожих юных лиц взгляд проскальзывает не задерживаясь.

В них не было главного, что сделало бы их похожими: до предела сжатой внутренней пружины, ощущения сдерживаемого крика. Да, они повторяли ее движения, но во всем этом виделись славные девочки, которым в радость новый урок, новые юбки и новое амплуа. Все те же движения танцовщицы были о другом.

Они поработали около часа, разучивая и постепенно усложняя одну секвенцию. Получалось все слаженней и слаженней, и начал вызревать азарт. Ритм становился жестче и уверенней – перестук каблуков, хлопки, ее окрик-счет, все вплеталось в жесткую сетку танца. Даже у секретарши, наяривавшей в последнем ряду, в локтях появилась синкопа. Градус урока накалялся.

– А теперь, пожалуйста, с аккомпанементом, – объявила она и взглядом пригласила музыканта…

Он встал и медленно пошел через зал, волоча за собой свой невидимый шлейф. Все молча смотрели ему вслед. И тут меня бросило в жар: у него не было гитары! У НЕГО НЕ БЫЛО ГИТАРЫ!

Он шел к роялю!

Этот пират Карибского моря – пианист?!

Он что, фламенко будет на рояле играть?!

ИГРАТЬ ФЛАМЕНКО НА РОЯЛЕ?!

Такое невозможно было даже вообразить! А я чуть было не ушла домой!

Как, как он передаст эти жесткие гитарные переборы?! Это надрывное сплетение гитар и голосов? Этот жар и пряность фламенковских рвущихся струн – на рояле?! Ну ладно, что угодно можно сыграть на чем угодно, и Берлиоза на балалайке, но эффект?! И вряд ли его необузданную партнершу устроит жалкий суррогат? А, судя по тому, как он шел, как плыли по залу его широкие плечи, было понятно: он устраивал ее абсолютно во всем.

Пройдя через весь зал, он дошел до рояля, наклонился, не сгибая спины, взял стул и,

не меняя выражения лица, понес его прочь…

Не дойдя метра три до танцовщицы, поставил стул и сел. Величественно застыл. Наконец, медленно повернулся и кивнул: готов.

(Я все еще не дышала.)

Она быстро обернулась к залу, вскинув руки: по коням! Танцоры вытянулись, она резко кивнула ему, и он захлопал в ладоши.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп… двенадцать раз, потом двенадцать, потом двенадцать, без акцентов и сильных долей… Не подумайте, что громко.

Посмотрев на него минут пять и не увидев никакой динамики, я решила: пожалуй, если так и дальше пойдет, надо будет вписать в свое резюме, что я могу сопровождать еще и класс фламенко…

Студенты, не сводя с испанки глаз, двигались под его ладоши и ее счет. Она коротко выкрикивала наперед что делать, сочетая выученные элементы с новыми, на ходу создавая нескончаемые комбинации, а у концертмейстера все было неизменно: он сидел с каменной спиной на моем стуле и хлопал.

Через какое-то время добавилась правая нога на те самые первую, третью, шестую, восьмую, десятую и двенадцатую. Хлопками эти доли не поддерживались.

Потом слабые доли он отдал левой ноге, но в руках появилась «и», изредка и по две «и» зараз. Даже записала, такое разве упомнишь?

Концертмейстер, выдавая на гора свой ритм, на уроке как бы не присутствовал. Он был полностью погружен в себя, совершенно не глядел ни в зал, ни на даму, хлопал, не выходя из своего замороженного состояния. Но это только на первый, поверхностный взгляд. Но у меня-то «первого взгляда» не было! Я находилась в зале с единственной целью – понаблюдать за ним. Все остальное отвлекало меня не больше, чем вода, налитая в аквариум, чтобы рыбка, которую изучаешь, резвее плавала. Когда его взгляд приближался ко мне, я уводила свой подальше, чтобы не выдавать присутствия. Я даже записывала, но поначалу. В конце уже смотрела на него во все глаза, как кролик на удава: не отрываясь, не двигаясь и не предпринимая попыток к бегству.

Через некоторое время его взгляд осторожно, сквозь пришторенные веки, пополз по девицам, как у цыгана, приценивающегося к чужим лошадям. Он медленно и безучастно переходил от одной к другой и, наконец, наткнулся на девчонку с отделения модерна и застыл. Я давно уже наблюдала за ней: она выделялась. Хотя для нее фламенко было также внове, она путалась и старалась успевать, но в ее танце присутствовала натянутая струна, робкий вызов: ее тело ответило на экзотический зов.

Он взглянул на испанку, она поймала взгляд и едва уловимым движением подтвердила, что тоже заметила девочку, они за долю секунды поняли друг друга и перекинулись о находке. Вообще между ними была протянута невидимая нить постоянного общения, которое не останавливалось, даже если они смотрели в разные стороны.

Постепенно три ритмические линии (его, ее и девиц) переплетались; темп, жар танца, каскад ритма, концертмейстер, сидящий лицом к классу, – и тела девиц стали пластичнее, в глазах появился азартный блеск, даже воздух в зале выглядел насыщеннее. «Понятно, – подумала я, начиная потихоньку вникать в тонкости новой специализации, – значит, „концертмейстер фламенко широкого профиля“ – это неправильно, а строчка в моем резюме должна звучать так: „Концертмейстер фламенко в мужском классе“».

Впрочем, скоро стало ясно, что он не просто концертмейстер, или не только концертмейстер, или, скорее даже, концертмейстер фламенко – это совсем не тот жанр, что концертмейстер балета. Мы импровизируем на чужую мысль, при малейшем несоответствии нас останавливают.

Тут же происходило следующее: он, безусловно, импровизировал. Она тоже. Но они постоянно перекидывали друг другу этот огненный шар лидерства – то она ловила его мысль и подчинялась его воле, то, наоборот, он поддерживал и украшал ее танец. Иногда они разом оборачивались друг на друга, видимо проверяя, заметил ли другой какую-то сиюминутную находку, или перебрасывались короткими словами на испанском.

Для них это не был урок. Это было давно начавшееся течение их жизни, их нескончаемый творческий (и не только) диалог, просто сегодня он совпал с открытым уроком, который, как прозрачная субстанция, просто прошел сквозь них, не нарушив их вечного совместного движения.

Когда до конца оставалось минут пятнадцать, они быстро поменялись местами, и он стал показывать. Его комбинация была жестче, азартней, без красивостей рук, с внезапными остановками. Класс и охнуть не успел, как начал повторять. Это окончательно меня сразило, тут же привиделся параллельный сюр: идет себе классический урок, и вдруг пианист вскакивает в творческом порыве, резко показывает педагогу пальцем на свой стул, тот одним прыжком подскакивает к роялю, пианист тем временем быстро дает свой гранд батман, который только что в горячечном экстазе пришел ему в голову, педагог, боясь упустить момент, бацает отрывистое вступление, и у класса, как у единого организма, на «раз» нога стремительно взмывает в потолок. Урок продолжается…

Финал больше напоминал ритуальное действие, где нервы и тело, все на пределе, на разрыв. Он, виртуозный танцор, задав сложнейшую комбинацию, требовал точного повторения. Если был недоволен – обрывал и, не останавливая движения, начинал опять. Общий гул ритма подхлестывал идти только вперед, мощная воронка его темперамента затягивала всех, кто попадался на пути, сопротивление бесполезно. Он, как шаман, гипнотизировал толпу, которая, не переводя дыхание, забыв, что это не ее зона, без колебаний шла за ним как в омут, из которого не было пути назад.

Читать дальше