Лада Исупова - Мастер-класс

– Да, это! – обрадовалась она, и я, подумав, что вопрос решен, стала разворачиваться к клавиатуре, но, заметив, что она не сдвинулась с места, а стоит в прежней позе, остановилась (от черт! Передумала, наверное!). Мы опять уставились друг на друга. Наконец она направила указательный палец на нотный листок и медленно спросила:

– Это то, что вы приготовили мне сыграть?

– Да.

Она медленно перевела палец на свою грудь:

Час подходил к концу, класс был наэлектризован до предела, я выбралась из-за рояля, все тело горело. Хорошо, что не нужно сейчас садиться за руль, можно прийти в себя, пока идет вторая половина урока. Села…

Тот мягкий мулат, на вид – студент, оказался ни много ни мало – художественным руководителем труппы. Сильвия, как позже выяснилось, тоже была не простой танцовщицей, а Ballet Master (педагог-репетитор в театре), причем она вела классы, когда труппа была на гастролях или перед выступлениями, ее урок отличался от работы ежедневного педагога-репетитора – она максимально подводила танцоров к спектаклю, включая в занятие элементы той хореографии, что ожидалась вечером, поэтому мне досталось такое диво дивное, а не повседневный класс. Кстати, она не села к зрителям и не встала к занимающимся, она все время находилась где-то сбоку, то делая фрагмент упражнения, то блуждая из угла в угол. «Наверное, – подумала я, – тоже выходит из состояния урока? Ведь так сразу взять и остановиться – трудно». Ротбарт сказал несколько слов о том, чем они будут заниматься, но я не могла сконцентрироваться, потому что еще не пришла в себя, ничего не помню. Он включил музыку Макса Рихтера и стал показывать движения. Они повторяли…

Непостижимым для меня было все – как они держат общий пульс в этом музыкальном мареве? Как запоминают эти безумные комбинации? В классике все строго и логично, здесь – в любую секунду все ломается и уходит в другую сторону, невозможно предугадать.

Чтобы понять, в чем принципиальная разница, – представьте золотую пластину и вырежьте из нее фигурку балерины. Получится игрушка, как оловянный солдатик у ребенка. Если вы будете ею играть-танцевать, ее спина никогда не согнется. Ни при каких поворотах и пируэтах, что бы ни происходило.

Если вы приглядитесь к прима-балеринам, то увидите эту идеально прямую спину, с как бы навсегда прилипшей «золотой пластиной» – позвонок к позвонку, начиная от шеи, со сформированными специальным образом мышцами. Именно благодаря деформированной спине у балетных эта царственная осанка. Но и это не всё. Чтобы получилась настоящая балерина, поместите свою золотую куколку в хрустальный куб – это ее пространство, навсегда ограниченное его гранями.

Это вырабатывается с детства – занятиями у станка, одна из функций которого строго организовать танцовщицу в пространстве: вот станок – это одна стена, напротив – другая, здесь, строго перпендикулярно – зрительный зал, сзади – задник. Каждый свой поворот она четко рассчитывает исходя из граней и углов этого куба – право, лево, диагональ. Отклонение на пару градусов есть ошибка и не имеет места быть. Через все тело балерины, как спица, идет эта ось координат.

Баланчин немного «сдвинул» спину, вытолкнув классический балет на новый виток, но что случилось с ней в модерне! Она стала пластичной – ни спицы, ни куба, ни золотой пластины, спина сворачивается-разворачивается, как рулон, безжизненно повисает, отвергая главный канон классического танца. А в контемпорари это еще нарочитей.

Главный вопрос-недоумение – «Как же они будут прыгать? Прошибая лбами потолок?» – решился очень логично: у них не было больших прыжков. Вообще. Балет – это вверх, а модерн – это вниз. Поэтому потолок и стены остались в первозданном состоянии. Но они взяли другим – они просто вконец вымотали и без того выжатую, как тряпка, душу, зашвыривая ее то в огонь, то в печаль, то в удушливые сомнения, не давая времени на адаптацию.

Как описать жест, который за секунду обозначит вам трагедию или счастье? Слова субъективны. Например, они делали такое движение: обе руки, сцепленные в замок, – к груди, потом, ладонями вверх, – от себя, выпрямляя локти. Ротбарт останавливает:

– Нет, не так! В современном танце нет движения ради движения, цель не в том, чтобы воспроизвести его, согласно канонам идеального. Каждое движение несет эмоционально-смысловую нагрузку. Это же не просто так – руки к себе – от себя! Вот смотрите! – И он, делая, объяснял: – Это ЧТО-ТО выливается из меня, я не знаю, что это, я смотрю на это, я стараюсь это не разлить. Осмыслите движение, проживите его! – Он включил музыку, и они начали еще раз.

И все изменилось: вздогнули гуттаперчевее плечи, и стала незащищенной спина, глаза уже смотрели не на ладони, а на ЭТО, вытекаюшее изнутри. Мало того – движение, данное одинаковым на всех, приобрело индивидуальность:

– у одной девушки было видно, как испугало ее это внезапное ЭТО, и как она пытается его остановить, а оно горячее, кипяток, обжигает руки, но она его удерживает, она боится разлить;

– у другой ЭТО – холодное и холодная горечь в глазах;

– у третьей – просто интерес-испуг до брезгливости, она размыкает руки, и ЭТО льется на землю;

– у четвертой – горькая радость, облегчение, что ОНО наконец выходит из нее, не мучая больше…

Я видела много разных уроков, но никогда так очевидны не были трактовки, внутренний диалог со своим давним и сиюминутным, такое внезапное самообнажение. Может, томящаяся музыка вытаскивает изнутри то, чего обычно никто не видит, даже ты сам? Может, талант педагога, ведущего класс, может, сам жанр или, скорее всего, всё вместе, я не знаю. В балете танцовщица бьется с внешними злыми силами, в модерне человек пытается примириться с собой. Это не легче.

Одна мысль не покидала до конца урока – ведь как-то надо защищаться от этого эмоционального напряжения? Это как передоз, а я первый раз.

Хорошо, что я приехала не одна, можно было выплеснуться-поговорить по дороге. Отвезла приятельницу на работу и поехала домой остывать. Успокоиться было невозможно, руки горели, особенно предплечья, и в душе было что-то среднее между абсолютным счастьем и как будто долго плакала навзрыд. Я не знаю, как эти танцоры в норму входят, наверное, у них выработаны профессиональные барьеры, чтобы не свихнуться от такого накала, хотя танец – это не профессия, это стиль жизни.

Вернуться в тихий дом было непросто – дети в гостях, муж в отъезде. Больше всего хотелось, как после любого хорошего спектакля, – в яркий свет, в шумную компанию, в праздник. Поехала, купила бутылку японского вина и пошла домой. Конечно, лучше бы коньяка, но нужно еще забирать детей и вообще как-то продержаться целый вечер.