Пьер Птифис - Поль Верлен

Многие друзья Верлена двумя руками подписались бы под этим печальным заключением.

В течение бельгийского вояжа, длившегося около двух недель, Верлен написал лишь горстку стихотворений.

Итак, насладившись всеми прелестями Бельгии, «дочери дозорных башен», в субботу, 7 сентября, друзья оказались в Остенде. Зов открытого моря оказался сильнее их, и они сели на корабль, отправлявшийся в Дувр. «Светлые луга» и «бесконечные поля» уже достаточно расширили их горизонты, но море, которое и тот и другой видели впервые, сделало эти горизонты поистине безграничными. Огромное море, чистилище, символ бесконечной свободы:

Через несколько дней они отметили годовщину своей встречи.

После семи- или восьмичасового путешествия по довольно спокойному морю глубокой ночью друзья высадились в Дувре. На следующий день, в воскресенье, они познакомились со злополучной английской традицией всеобщего воскресного отдыха, которая чуть было не обрекла их на голодную смерть.

Не успели они пробыть в Лондоне и пары дней, как Верлен получил срочную повестку из полиции. Карточка, заполненная им в отеле, гласила: «Родился в Меце, гражданство — французское». Можно было сделать вывод о том, что он подал заявление на получение гражданства. Когда он это сделал? Так как он не смог ответить на этот прямой вопрос ничего определенного, его препроводили в Генеральное консульство Франции, где ему пришлось подписать официальную бумагу, превратившую его во французского гражданина, уроженца Лотарингии — своеобразный титул, которым он будет гордиться всю жизнь.

Брюссель, в сущности, почти не отличался от Парижа. Лондон — совсем другое дело, Лондон — это новизна, необычность. Все тут казалось диковинным, иногда даже забавным. Перо Верлена всласть натешилось, излагая для Лепеллетье колоритные описания «невероятного города». Если стиль и небрежен — а иногда даже свободен, — он исключительно жив: все проходит чередой перед нашими глазами, памятники и «местные жители». Лондон, ползающий на брюхе, словно черный клоп! Маленькие черные домики и большие «готические» и «венецианские» балюстрады. «Четыре или пять сносных кафе (…); все остальное — рестораны, где не подают спиртное, и кафе, откуда Спиртной Дух также заботливо устранен. „Мы не держим спиртного“, — ответила мне „мэйд“, официантка, когда я сделал свой обычный заказ, „мадмуазель, будьте добры, один абсент [249] Письма Верлена Лепеллетье за сентябрь 1872 года. Прим. авт. !“».

Они бродили по городу, мимоходом любуясь маленькими чистильщиками обуви, официантами, неграми, женщинами с шиньонами на головах и в накинутых на плечи алых шалях (красных, словно кровь из носа, по словам Жюля Вал-леса), полисменами, пьяницами, извозчиками (Рембо даже нарисовал одного из них), торговцами, нищими, проститутками и т. д. «В итоге, все это очень неожиданно и в сотню раз более забавно , чем разные Италии, Испании и прочие берега Рейна».

Один из первых визитов друзья нанесли художнику Феликсу Регаме в его мастерскую на Ленгам-стрит. Верлен был рад снова увидеть друга, с которым был знаком еще со времен осады [250] Имеется в виду осада Парижа во время Франко-прусской войны. и своей свадьбы. Регаме так описывает Поля: «Он по-своему красив, и несмотря на то, что не слишком хорошо одет, ни в коей мере не выглядит, как человек, гонимый судьбой».

«Мы очень весело проводим время вместе. Но он не один. С ним его немой друг, который изяществом тоже не блещет. Это Рембо» [251] Регаме, 1896. Прим. авт. .

Альбом Регаме сначала пополнился двумя десятками карикатур на Коппе, одним изображением Наполеона III работы Верлена, и еще одним — Наполеона IV работы Рембо. Затем последовала полная аллегорий графическая композиция за авторством того же Верлена, изобразившего террасу «Академии Абсента» на улице Сен-Жак. На картине ангельского вида Рембо увенчивал Кариа лавровым венком, попутно объясняя жестом маленькой продавщице цветов, стоящей на тротуаре, что этот молодой человек тронулся умом. На заднем плане — олицетворение Парнаса: Катулл Мендес и Леконт де Лиль, с кинжалами в руках, замышляют страшную месть.

Как бы в ответ на новый визит друзей в октябре Регаме набросал их портреты: Верлена — эдакого высоколобого Сократа со склоненной головой, и Рембо в цилиндре, дремлющего на стуле. На другом эскизе была изображена совместная прогулка Артюра и Поля в оборванном платье по одной из лондонских улиц. Рядом полисмен, с подозрением наблюдающий за ними.

Они также снова встретились с Эженом Вермершем, их старинным товарищем — еще бы, они знали его со времен вечеров в Шведском кафе и «Аннетона» — и несколькими другими знакомыми той поры. Как счастлив был Верлен, снова попавший, уже на берегах Темзы, в атмосферу Латинского квартала своей беспечной юности!

Конечно, он жалуется Лепеллетье на неразумность жены, осмелившейся, судя по всему, требовать от него ежегодных алиментов в 1200 франков и брюзжать по поводу его отъезда с Рембо (как будто она сама не покинула семейное гнездышко в начале года!). Но он напрасно старается изобразить глубокую печаль: по нему не скажешь, что он удручен. Он скорее пожимает плечами, нежели злится: в самом деле, возвращение в «тестий дом» было уже невозможно! Его изгнали, сделали все, чтобы он их покинул, «издевались, оскорбляли, взламывали ящики его письменного стола (фу, как неприлично!), провоцировали его, как могли». Он совершенно не виноват в их де-факто раздельном проживании, которое он вынужден терпеть и о котором сожалеет. Если никто этого не понял, что поделаешь?

— Что же делать, кроме как плюнуть на все это? — такой вопрос он задает Эмилю Блемону 1 октября 1872 года.

Окончив эту тираду, он возвращается к описанию своих впечатлений от Лондона: тут и уличные мужские уборные, и пабы, и бары, и кабаки, и т. д.

К концу сентября Вермерш, незадолго до этого сыгравший свадьбу, уступил им свою комнату в доме 34–35 на Хоуленд-стрит, улице в строгом архитектурном стиле, построенной, как и соседний квартал Фитцрой-сквер, архитектором Адамсом [252] Вероятно, автор ошибается, имея в виду Роберта Адама (1728–1792) — шотландского архитектора, знаменитого своими зданиями в Лондоне (в частности, на Фитцрой-сквер) и Эдинбурге. в XVIII веке.