Пьер Птифис - Поль Верлен

Кроме того, по возвращении из тюрьмы надо будет где-то работать, а поскольку он собирается вернуться в Лондон, приходится «отчаянно зубрить английский».

В начале сентября 1873 года мать Верлена уезжает из Брюсселя в Париж и увозит с собой его личные вещи и бумаги (в частности, стихи Рембо, которые тот переписал для него в Брюсселе в прошлом году).

И больше ни визитов, ни новостей. «Я страшно скучаю, — признается он Лепеллетье в письме от 28 сентября, — да и здоровье хромает. Время от времени мучаюсь страшными головными болями и становлюсь как никогда нервным».

Однако, чем больше он страдает, тем больше работает. В голове тысяча проектов, по большей части для театра. Его пьесы будут поставлены в Лондонском королевском театре во время гастролей французской труппы. В ожидании постановки он добросовестно работает над сборником, пишет «Мой альманах на 1874 год», «Скряга», «Калейдоскоп», «Сердце расцветает» и т. д. Во всех этих трогательных, полных ностальгии стихотворениях он тщательно следит за формой.

«Суммарное число строк, — пишут Саффре и А. Буйан де Лакот, — написанных Верленом в Пти Карм, превышает восемьсот пятьдесят, что почти в два раза больше, чем в „Романсах без слов“, над которыми он работал в течение полутора лет» [317] Д. А. де Грааф «Верлен в тюрьме», «Меркюр де Франс» от 1 августа 1956 года. Прим. авт. .

В Монс его перевели 25 октября 1873 года. Был ли Рембо, вернувшийся после суда в Рош, предупрежден о неминуемом переезде? Это вполне возможно, так как накануне он приехал в Брюссель, о чем сообщает следующая запись в полицейском архиве, найденная де Граафом:

«Рембо, Артюр, 19 лет, родился в Шарлевиле (Франция). Профессия: литератор. Местожительство: улица Брассер, дом 1. Смена местожительства: 24 октября внезапно уехал» [318] См. Д. А. де Грааф «Вокруг Брюссельского дела», «Меркюр де Франс» от 1 августа 1956 года. Прим. авт. .

Улица Брассер, дом 1 — адрес гостиницы «Виль де Куртре».

Предполагают, что Рембо приходил в тюремную приемную, чтобы подарить Верлену экземпляр произведения, которое он начал в апреле и окончательное название которому дал только в августе — «Одно лето в аду». Да, более подходящий момент подарить другу книгу с таким названием было бы трудно подобрать!

Верлен нигде не подтвердил, что получил книгу именно тогда, но хранил подаренный экземпляр всю жизнь и завещал драгоценную брошюрку с лаконичным посвящением «П. Верлену — А. Рембо» своему сыну.

На этот жест Рембо, который, казалось бы, не представлял собой ничего особенного, последовала ответная любезность: Верлен послал ему значительное число стихотворений, написанных им в тюрьме, в частности, «Crimen amoris» [319] Письмо Верлена к Лепеллетье (24–28 ноября 1873 года). Рембо очень аккуратно переписал «Crimen amoris»; факсимиле см. в Буйан де Лакот, 1949. Прим. авт. . Да, ему, соратнику и брату Рембо, посылает в ответ Верлен свои не менее адские стихотворения.

Немного позже, в конце октября, Рембо приезжает в Париж, чтобы показать свету свое детище. Но хотя в газетах о брюссельском деле не было ни слова, к моменту возвращения Рембо в Париж в Латинском квартале только и говорили, что о заключении Верлена и «сопутствующих обстоятельствах». Мало кто осмеливался защищать «убийцу Кариа». По общему мнению, несмотря на ранение, не Рембо был настоящей жертвой, а скорее Верлен, которого искренне жалели все его друзья. Возможно, поэтому молодой арденнец и столкнулся в Париже с такой холодностью и враждебностью. Из молодых поэтов приветливо встретил его только провансалец Жермен Нуво, друг Рауля Жинеста и Мориса Бушора — они встретились в кафе Табуре площади Одеон и решили отправиться в Лондон в самом начале весны будущего 1874 года. А затем Рембо, которому нечего было больше делать в Париже, изгнав из своей души (на время) демона литературы, возвращается в Рош, где сжигает остававшиеся у него авторские экземпляры «Одного лета в аду» (остаток тиража, который так и не был оплачен, найдется много позже, в 1901 году, на складе издательства Поота), а также все свои черновики и наброски.

Верлен знал, что в Монсском «замке» ему оставалось провести немного больше года. Слово «замок» в самом деле подходило «тюрьме одиночного заключения города Монса», фасад которой украшали стены с настоящими зубцами и бойницами, башнями и воротами средневековой постройки.

«Это сооружение из бледно-красного кирпича, почти розовое снаружи, внутри черно-белое от извести и от дёгтя; строгость подчеркивается также простотой архитектурных орнаментов, выполненных из железа и стали» [320] «Как я сидел в тюрьме». Прим. авт. .

После того как Поль помылся, его побрили наголо, а затем, в соответствии с тюремными правилами, выдали униформу: штаны из плотного зеленоватого драпа, куртку-жилет, шерстяной шарф на шею, башмаки, кожаную фуражку и кое-какие мелочи — медную бляху с его номером и синий капюшон для прогулок.

Потом Поля проводили в камеру-пистоль номер 252. Сначала его использовали на сортировке кофе — эта работа требовала пристального внимания и полностью опустошала голову. Вскоре он впал в тоску, почти перестал писать, лишь «потрудиваясь» (словечко его собственного изобретения. — П. П), так как на сколько-нибудь серьезное творческое усилие он был неспособен. Юмор его горек: в десятистишии под названием «Воспоминание о тюрьме» он мысленно возвращается в зиму семидесятого года, когда на улице Шуасёль царствовал Леконт де Лиль, а сейчас, по его словам, Учитель, не сумевший пережить Коммуну, сущий иконостас.

24 ноября 1873 года, в полдень, уточняет он, ему принесли корректуру «Романсов без слов», набранных в Сансе. Конечно, он был счастлив перечитать свои стихи, написанные в дни свободы, но не очень-то верил в их успех. Червь уныния грыз его, былой задор иссяк.

«Поверишь ли, но мысль о жене по-прежнему приносит мне муку», — признается он Лепеллетье в письме от 28 ноября. Он жалуется на нее и страдает ради нее, так как в его мыслях она сгорает от нетерпения вернуться к нему, чему препятствует только упрямство ее родителей. И вот он обещает себе по возвращении во Францию свести счеты со «старикашкой»: «Меня ничуть не пугает борьба в суде с г-ном Моте де Флервилем, и если придется хитрить, я буду делать это не хуже, чем вышеупомянутый старикашка».

Слава богу, все еще можно исправить, а поскольку дело, по его мнению, быльем поросло, для него речь идет только о том, чтобы потребовать перед Богом и людьми восстановления своих законных прав.

Казалось, что зима никогда не кончится, и это подрывало его силы. «И в самом деле, — пишет он Лепеллетье, — тюремная жизнь совсем не приспособлена к тому, чтобы побудить тебя заняться сколь-нибудь серьезной интеллектуальной работой». Он больше не пишет, но читает, тем не менее, много, в основном англичан: «Рождественские повести» Диккенса, «Элен Миддлтон», роман леди Фаллертон и т. д. — и мечтает об основании в Лондоне бюро по художественному переводу.