Пьер Птифис - Поль Верлен

Поступок Матильды убедил его в том, что от людей с улицы Николе ему ждать нечего. Так что он в свою очередь надулся и лег на дно.

По словам Делаэ, второй год в Ретеле был менее радостным, чем первый. Факт, что со стороны Верлена имело место радикальное нарушение обета трезвости, который он, как и обеты целомудрия и покорности, неформально дал, поступив на работу в коллеж. Все пошло кувырком. Теперь он не отказывался ни от первой, ни от второй рюмки коньяка, которую ему за кофе предлагали коллеги (особенно г-н Лелё, который, как говорили злые языки, увлекался не одной только музыкой). Да и сам Поль в своей комнате хранил кое-что, чем мог отплатить за угощение. Поэтому его встречи с аперитивами стали теперь регулярными — впрочем, он пил только вермут или горькие настойки, но никогда абсент, — и он никогда не пропускал возможности выпить с друзьями. Он не выходил из себя и не был героем ни одного скандала, ибо в этом случае его бы немедленно уволили. Поэтому трудно поверить в иные рассказы, согласно которым все свои занятия Верлен проводил в первой половине дня, потому что во второй он уже был не в состоянии этого делать. Скажем так, он все время был слегка навеселе. Но этого было достаточно, чтобы разрушить то хрупкое равновесие, которое он обрел в Англии и которое удерживал до сих пор ценой поистине героических усилий. Все более нервный и более раздражительный, он бормотал себе под нос и охаживал свой пюпитр ударами кулака.

Кроме того, его терзали и плотские желания. Он был вынужден признать, что пришло время, когда его религиозное рвение уже не могло смирять его инстинкты. Делаэ рассказывает, что однажды вечером он услышал у себя под окнами какой-то шепот, выглянул и, увидев под окном обнимающихся влюбленных, вылил им на головы содержимое своего ночного горшка, прокричав: «Ах вы гадкие сволочи!» История, если она действительно имела место [418] Шарль Лелё (Лелё, без даты) оспаривает это: ни молельня, ни окна квартир учителей не выходили на дорогу. Прим. авт. , очень показательна.

Наконец, ему не сиделось на месте. 23 января 1879 года он поехал в Рокленкур, что близ Арраса, по случаю крестин сына Ирене Декруа — Верлен стал его крестным отцом (в его честь ребенка назвали Полем [419] Эту деталь нам сообщил лично г-н Поль Декруа. Прим. авт. ). На пасхальные каникулы он снова поехал в Париж («два небольших дня, целиком потраченные на покупки», — писал он Малларме 24 апреля 1879 года), и еще, время от времени, ему случалось на четверг или на воскресенье заехать в Шарлевиль, где он встречался с Делаэ и с двумя другими друзьями Рембо, Эрнестом Мило и Луи Пьеркеном [420] См. «Ла Грив» за январь 1950 года. Прим. авт. .

Вопрос о его будущем оставался без ответа. Нет, он не закончит дни свои заточенным в этом полумонастыре. Ретель — лишь этап на пути в Париж. День ото дня он все более убеждался, что даром теряет время. Коллеги ему казались людьми милыми, но чересчур поверхностными; уже давно их традиционные шутки перестали его веселить.

Да и он сам в их глазах стал иным, чем казался сначала. Что это за такой «странный тип», спрашивали они себя, противоречивый, неудобный, так мало рассказывающий о своем прошлом и о своей семье, так хорошо знающий парижский и лондонский свет, то делающий вид, что он — сама вежливость, то фамильярничающий, говорящий на латыни и греческом ничуть не хуже, чем на столичном жаргоне? От чего он скрывается в этом маленьком городке? Что он приехал сюда искать — или о чем забыть?

В течение 1878/79 учебного года Верлен особенно привязался к одному своему ученику, Люсьену Летинуа, сыну крестьян из Кулома, деревни в четырнадцати километрах от Ретеля. Ему было восемнадцать лет [421] Он родился 27 февраля 1861 года (см. Ундервуд, 1956, с. 332). Прим. авт. . Он был не слишком умен, но исключительно открыт, находчив и пропитан здравым смыслом, и в то же время он с легкостью мог быть фрондером. Когда же приступы революционных страстей проходили, он умел признать свои ошибки и подчиниться. Верлен, чувствительный к раскаянию, рано увидел в нем ученика, которого он может выучить и наставить на путь истинный, то есть воспитать его в духе веры и патриотизма.

Привязанность этого странного учителя, такого молодого, несмотря на лысину, поразила Люсьена, и он, инстинктивно, открылся ему всем сердцем.

Их отношения были очень близкие, но в современном словаре нет слов, которые бы могли их описать; это была не дружба и не любовь, но некое сообщничество, одновременно братское и мистическое. Не понимая этого, Люсьен занял в сердце Верлена место его сына Жоржа, возможности общаться с которым тот был лишен, и даже, можно сказать, это была лучшая замена: вместо восьмилетнего несмышленыша Судьба предоставила ему юношу, который как раз подошел к критическому порогу, когда люди ищут смысл жизни, свое призвание, свой идеал. Прекрасно! Он вырвет его из лап этого века безверия и праздного веселья и сделает из него подлинного Француза и Христианина без страха и упрека. В этом. начинании, несколько донкихотовском, не следует видеть нездоровое ханжество. Скажем, что в Верлене, на этой благодатной почве латентной чувственности (ведь, по Платону, красота есть приманка, которую людям предлагает добродетель) вырос цветок почти подлинно духовной привязанности. Слово «сублимация», похоже, было придумано именно для того, чтобы описать эту привязанность. Как его когда-то соблазнила Абсолютная Поэзия, воплощенная в Рембо, так теперь его соблазнила Абсолютная Невинность, воплощенная в Летинуа. Многие биографы, более падкие на скандалы, чем взыскующие истины, без экивоков говорили, что Летинуа был «вторым Рембо» и что имел место «второй странный брак». Ход и конец этой истории покажут нам, как они ошибались.

К концу учебного года Верлен совершенно потерял желание продолжать работу в Ретеле. Начальство тоже не стало делать попыток его удержать, особенно после истории, приключившейся накануне праздника тела Господня. В тот день, около одиннадцати часов утра, трое или четверо старшекурсников выполняли «наряд на украшение коллежа». Они катили перед собой тележку, в которой лежали разнообразные растения, цветы, срезанные листья и прочие украшения для переносного алтаря.

— Ребята, не желаете малость промочить горло, — крикнул им Верлен с террасы кафе, мимо которого они проходили.

Было жарко. Они выпили, потом выпили еще, потом пошли пить в другое место, и в итоге, к полудню тачка и ее «погонщики» раскачивались во все стороны. В таком вот виде они и подошли к дверям коллежа, где их встретил отец Жак, преподаватель из седьмого класса. Он кинулся им навстречу, пропустил вперед Верлена и, чтобы замять скандал, запер шалопаев у себя в комнате (где они, как рассказывают, обнаружили и опустошили ящик со спиртным).