Виктор Конецкий - Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Отдайте секундомер мне! Побыстрее! — приказал Саг-Сагайло, вынув изо рта сигарету, и той же рукой, которой держал сигарету, выхватил у Ниточкина секундомер, дождался вспышки огня и четко отсчитал секунды, как бы отбивая их движением руки с секундомером сверху вниз:

— Раз! Два! Три! Четыре! Пять! — и широким жестом выкинул за борт секундомер.

Это, как не сразу можно было догадаться, он хотел выкинуть сигаретный окурок, а от напряжения и тщательно скрываемого раздражения на третьего помощника выкинул с окурком и секундомер. Выплеснул, как говорится, ребенка вместе с водой. Выплеснул — и уставился себе в руку: что, мол, такое — только что секундомер в руке тикал и вдруг ничего больше не тикает?

— Скажете, опять я виноват? Зачем вы, товарищ капитан, секундомер за борт вышвырнули? Он двадцать рублей стоит и за мной числится! — с неожиданным и глубоко несправедливым раздражением спросил Ниточкин.

— Знаете, — сказал Эдуард Львович как-то отчужденно, — я и сам не знаю, зачем его выкинул… — и вдруг заорал нечеловеческим голосом: — Вон отсюда, олух набитый! Вон с мостика, акула! Вон!!!

Ниточкин рывком повернулся к дверям, но выйти в них ему не удалось.

Раздался удар, и все судоводители в рубке теплохода «Профессор Угрюмов» полетели вперед по курсу. Кто спиной полетел, кто боком, а Ниточкин вперед задом — судно ткнулось в мель.

Саг-Сагайло оказался сидящим верхом на тумбе машинного телеграфа с правого борта.

— Стоп машина! — скомандовал он.

Ниточкин, держась за спину, с трудом поднялся на ноги и перевел машинный телеграф левого борта на «стоп». Правый телеграф, на котором сидел капитан, синхронно повернулся на ту же отметку и защемил капитанские брюки: слезть с телеграфа Эдуарду Львовичу никак не удавалось.

В наступившей мгновенной тишине раздался бас боцмана Загоруйкина. Ввиду критической ситуации из боцмана вывалилось только двустишие:

Продолжая сидеть на тумбе телеграфа, Саг-Сагайло начал отдавать команды. Он делал это намеренно тихим и спокойным голосом:

— Боцман, вельбот к спуску! Собрать промерную партию! Осмотреть трюма! Запустить эжекторы! Сообщить на ледоколы!

Хладнокровие капитана передалось остальным. Тогда Эдуард Львович вспомнил о себе.

— Сообщите в машину: меня прищемило телеграфом.

Ниточкин схватил телефонную трубку: «В машине!»

— Есть в машине!

— Сейчас я дам «малый вперед» телеграфом, но вы ход не давайте! Как поняли?

— Ничего не поняли!

— Капитана прищемило защелкой телеграфа! Как поняли!

— Как — прищемило?

— Обыкновенно! Не реагируйте на сигналы машинного телеграфа!

— Как это не реагировать?

— Капитан сидит на телеграфе, черт вас побери!

— Где сидит?

— На тумбе телеграфа!

— Это опять тест?

— Какой тест?

— Это психический тест или серьезно?

Ниточкин бросил трубку и безнадежно махнул рукой.

Фотография во весь экран. Эдуард Львович Саг-Сагайло летит головой вниз в кладбищенскую загородку. Петя Ниточкин провожает его в полет взглядом, исполненным истинной тревоги и ужаса.

Звучит трубный голос Василия Никифоровича: «Товарищи летчики, а может, будущие космонавты! Недаром, недаром я выбрал это фото! Да, вы видите современного моряка, который отчетливо напоминает нам Икара. Море и Космос! Это две руки, протянутые друг другу! Товарищи, авария «Профессора Угрюмова» позволила нам впервые в мире проследить до самого конца антигомфотерную группу и…»

В затемненной аудитории раздался совершенно неуместный смешок, затем голос: «Дайте свет!»

Свет вспыхнул очень ярко, потому что отразился в сотнях золотых погон — аудиторию заполняли военные летчики.

К кафедре под удивленными взглядами будущих космонавтов по проходу шли Шеф и Фаддей Фаддеич.

Проектор остался включенным, и на экране оставалось бледное, но разборчивое изображение Икара.

Шеф поднялся на кафедру, Кукуй скромно сел на свободное место. Василий Никифорович уступил Шефу центральное место и громко стукнул по своему протезу палкой.

— Товарищи, это называется «К нам, господа, едет ревизор!» — сказал Шеф. — Я вынужден остановить лекцию, ибо лектор не имеет права ее продолжать. Авария теплохода есть следствие его непозволительной самодеятельности. В ходе исследований и экспериментов допущены тягчайшие отступления от этики. Уважаемый лектор обманом добился от пароходства изменения в служебном положении объектов, скрыл от руководства института тревожный сигнал, полученный от непосредственного исполнителя эксперимента; по собственной воле изменил акценты в плане проведения исследований…

По чистой воде не весело, не угрюмо, но спокойно и деловито шел «Профессор Угрюмов».

В бочке из-под огурцов, которая стояла возле полубака, сидел Диоген. Над краем бочки торчала только его голова.

Он задумчиво смотрел сквозь очки на бесконечную череду волн, которые катились от горизонта и с мерным гулом разбивались о форштевень судна.

Рядом на кнехте сидел капитан теплохода Саг-Сагайло. Он курил свою мефистофельскую трубку.

— И на какой срок вас приговорили? — спросил Сагайло.

— На сутки. Один оборот планеты, как выразился председатель суда.

— Кто он?

— Это я не могу сказать.

— Хотите курить?

— Хочу, но мне запретили курить.

— Почему вас не привязали?

— Они же знают, что я и сам не вылезу. Не вылезу, даже если все они станут тут передо мной на колени. Им уже стыдно, и они приносят мне всякие вкусные вещи и сигареты, но я выбрасываю все за борт.

— Кто вы по образованию?

— Искусствовед.

— Что вам инкриминировали?

— Что я подслушал бред Ниточкина, но ради этого я не спал ночами, а вы знаете, что такое не спать ночь после того, как выдраишь весь камбуз и пару гальюнов. Ну, потом я тайком записывал стихи боцмана и отправлял их в Москву одному знакомому психиатру… Они думают, что все это из корысти, для диссертации… Из корысти я подсовывал дурацкие радиограммы и картинки капитану и вызывал на себя его гнев? Кому охота, чтобы тебя вышвыривали, как щенка, из капитанской каюты? И чтобы все над тобой потешались месяц за месяцем, потому что ты укачиваешься?.. Ну, потом мне инкриминировали, что я голую ногу высовывал, когда вас на помехоустойчивость испытывали…

— Значит, это у вас такие волосатые ноги? Никогда бы не подумал, — сказал Сагайло и пыхнул трубкой.

— А как я рисковал тогда? Ведь вы могли мне… А я любого насилия боюсь. И если хотите, моря боюсь до смерти…

— Кто говорит вслух о том, что боится, тот уже не боится, — пробормотал Саг-Сагайло. — И все-таки, если бы вы могли сейчас взглянуть на себя со стороны… Что может быть более дурацким и комическим…