Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.25. Из сборников:«Натурализм в театре», «Наши драматурги», «Романисты-натуралисты», «Литературные документы»

Тифен один, никакого эскорта, никакого войска; он держит свое копье; на нем кольчуга, у него топор, как у Ореста, и кинжал, как у Гаиффера.

Тифен молча остановился, предоставив ему действовать; так, готовый обрушиться, медлит обвал; так наковальня кажется безразличной к молоту; он стоял здесь, сжав кулак, как тиски, взглядом похожий на демона и молчанием — на сфинкса.

Мудро ли поступил его дед, подвергнув его такому риску? Никто этого не знает; судьба исполнена тайны; но существует страх, и несчастный сирота может лишь бежать от своей участи.

Так во сне наша душа, полная страха, порою обращается в бегство и чувствует позади себя дыхание какой-то черной лошади тьмы и ночи… Так вихрь преследует опавший лист… Так бежал бы апрель, преследуемый зимой.

Тогда бронзовый орел на его каске, который спокойно, неподвижно и мрачно наблюдал за ним, воскликнул: «Небеса, усеянные звездами, горы, одетые девственной белизной царственных снегов, о реки, о леса, кедры, ели, клены! Я беру вас в свидетели, что этот человек — злодей». И, сказав это, он, как человек, киркою обрабатывающий поле, как пастух, своим топором рубящий дуб, принялся клевать Тифена. Он выклевал ему глаза; он раскрошил ему зубы; он исцарапал ему череп своими пылающими когтями. Прикрыв мертвого доспехами, из-под которых кровь текла, как из решета, он бросил его на землю и, страшный, улетел.

Родив его на свет, мать умерла. Мрачная забава судьбы. Зачем это? Зачем убивать мать, оставляя ребенка в живых? Зачем — о, горе! — заменять ее мачехой?

И вот добрый старик взял к себе это несчастное существо. Он был ему дедом. Порою то, чего уже нет, защищает то, что еще будет. Дед принял в и объятия ребенка и стал матерью. Вещь странная и естественная.

Надо, чтобы кто-то привел к ребенку, лишенному кормилицы, козу с рыжеватыми глазами, которая бродит около горных склонов; надо, чтобы кто-то из взрослых заставил сказать: «Полюбим!» — чтобы кто-то прикрыл нежностью непроницаемую жизнь, кто был бы стар, кто был бы молод и кто был бы почитаем.

Вот почему бог, этот владыка савана, иногда заменяет мать дедом и, считая, что только зима способна пылать огнем, в душе старика заставляет расцвесть женское сердце.

Дедушка взял ребенка в свой дом. В поля, откуда открывалось такое широкое пространство, что заполнить его мог только маленький ребенок.

Сад — это прекрасно, не правда ли? Поместите туда мальчугана; прибавьте еще старика; именно так поступает бог. Сочетая то, чего желает сердце, с тем, чего хотят глаза, этот поэт дополняет — ибо, в сущности, природа это искусство — розы ребенком, а ребенка стариком.

Румяный и голый до пупа новорожденный, лежащий на траве, среди цветов, — это прелестно, о Вергилий! Увы, это настолько божественно, что это хрупко.

Поля надо кормить молоком; делать это соглашается коза. Поль является молочным братом прыгающего козленка; если козленок скачет, то человеку подобает ходить.

Год — это гордый возраст; расти — значит завоевывать; Поль делает первый шаг, он хочет делать и другие. (Мать, вы это видите, глядя на своих.)

О! как невозможно изобразить звезду или описать ослепленный лес, греющийся на солнце, точно так же никому не передать смех ребенка: это любовь, это царственная, расцветшая невинность, это дерзость неслыханной прелести, величие чистоты, гордость за то, что ты стоишь, безмятежность не ведающего неизвестно что, который знает все.

Этот смех — это доказанное небо, это видимый бог. Господи, я похитила прекраснейшего из ваших ангелов, и я взяла кусочек неба, чтобы сделать пеленку. Господи, он ребенок, но он остался ангелом. Рай божий я держу в своих руках.

Одна его рука еще держала решетку; видно было, что он пытался ее отворить. Он чувствовал, что есть кто-то поблизости, кто может ему помочь; он долго взывал в пустынном мраке; потом он замертво упал на землю в нескольких шагах от старого дедушки, своего друга. Оказавшись не в состоянии его разбудить, он уснул.

Оказавшись не в состоянии его разбудить, он уснул.

Книга Поля де Мюссе (брат поэта) называлась «Он и она» (1860), книга Жорж Санд — «Она и он» (1859). (прим. коммент.).

«Пожиратель опиума», точнее, «Исповедь англичанина — пожирателя опиума» (1822) — автобиографическое сочинение английского писателя Томаса де Квинси (1785–1859). (прим. коммент.).

«Сенакль» — существовавший в 1823–1829 годах кружок молодых писателей-романтиков во главе с Виктором Гюго. (прим. коммент.).

Муза, когда растут хлеба, надо радоваться. Взгляни на эти холмы и на их светлый убор. Что за сладостный свет и беспредельной природе! Все сущее должно чувствовать себя в этот вечер счастливым.

Речь идет о новелле Мюссе «Две любовницы» (1841).

Писатель и критик Шарль Сент-Бев с 1849 года печатал в газете «Конститюсьонель» каждый понедельник по критической статье. Собранные вместе, эти статьи были изданы в пятнадцати томах в 1849–1861 годах под названием «Беседы по понедельникам». Их продолжение — «Новые понедельники» (1861–1866). (прим. коммент.).

Золя имеет здесь в виду так называемую дидактическую поэзию, существовавшую с античных времен и использовавшую стихотворную форму с целью сообщения некоторых полезных сведений. Жак Делиль создавал поэзию отчетливо дидактической направленности, получившую наименование описательной. Его вялые и холодные стихи, наполненные перифразами, являлись выражением упадка позднего классицизма и стали предметом насмешек для романтиков. Поэтому сравнение Готье, в юности «неистового» романтика, с Делилем носит уничтожающий характер. (прим. коммент.).

Готье, возглавлявший на рубеже 20–30-х годов группу молодых литераторов, преклонявшихся перед Гюго, явился на премьеру «Эрнани» в красном жилете, чтобы такой «дерзостью» прокламировать свою «романтическую свободу».

Парнасцы — поэтическая школа, возглавлявшаяся Шарлем Леконт де Лилем (1818–1894). Название свое получила от первого сборника «Современный Парнас», вышедшего в 1866 году, но фактически сложилась раньше. Парнасцы стояли на позициях «искусства для искусства», отстаивали принцип «бесстрастия» в поэзии, провозгласили культ изысканной чеканной формы и изобразительности стиха, придавали огромное значение шлифовке стиля. Готье примыкал к парнасской группе. (прим. коммент.).