Ирина Глебова - Хроники семьи Волковых

— А, так ты учительница! Интеллигентка! А я что — грузчик на заводе…

Потом начался концерт. После концерта встали, чтобы выходить, и тут Аня увидела: Пётр ниже её на полголовы. Все остатки былых чувств улетучились в тот же миг! Она уже привыкла кружить головы молодым людям. А когда на тебя заглядываются высокие, интересные, под стать тебе — детская влюблённость кажется смешной. Особенно если тот, кто так нравился, ростом не вышел… И даже если сердце ещё хранит тепло благодарности, отголосок волнения, ещё способно на миг дрогнуть от воспоминаний, взгляд становится ироничным, таким — с высока. Что поделаешь, молодая девушка — не десятилетняя девочка. Для неё, высокой да ещё любящей ходить на высоких каблучках, рост парня имел немаловажное значение…

Больше Аня никогда не видела Петра Середу, что с ним стало — не знает.

Тридцатые годы оказались для Волковых тяжкими. В 32–33 годах пережили они голод, охвативший большую территорию России, Украины.

Дети переносили голод легче всех. А вот у отца пухли ноги. Бабушка София Котлярова ходила по городу и окрестным сёлам, побиралась — просила милостыню Христа ради. Тогда многие старые люди так делали. Бабушка жила не с ними, а в семье своего сына, погибшего в гражданскую войну — с его вдовой и многочисленными детьми. Однако, насобирав подаяния, несла эти куски в семью дочери, Волковым. Раздавала их детям и говорила:

— На ту ораву всё равно по крошке достанется.

Она очень любила этих своих внуков, от дочери. А, к тому же, не ладила с невесткой.

Тогда же отец снял с сарая железную крышу. Железо очень ценилось. Он выгодно продал эти листы железа, на эти деньги купил отрубей. Вот радость была!

А ещё радость, когда матери удавалось добыть хлеб. Случалось такое редко, но случалось. У неё была родственница, работавшая проводницей. Мать ходила на вокзал к прибывавшему из других городов поезду и иногда покупала у проводницы две-три буханки хлеба. Дома они разрезались на мелкие кусочки, часть оставляли себе, детям, остальное продавали на базаре…

После этих двух голодных лет стали создавать в их местности колхоз и всех в него записывать. Волковы жили уже в новом доме и живности в то время не имели. А другие люди и коров, и лошадей сдавали в общее хозяйство. Отец перестал шить большие партии сапог и устроился колхозным сторожем — то на конюшне, то на бахче, то в поле. Мать в колхозе не работала, так же хозяйничала по дому. А Мария, Галя и, на каникулах, Аня ходили с другими женщинами в поле. Правда, Галю вскоре из-за хромоты определили нянькой в детский сад-ясли.

Самые чудесные воспоминания остались у Ани о колхозных полях и урожаях. На огромных территориях выращивали помидоры, капусту, баклажаны, сладкий перец… Эти две последние культуры были для бутурлиновцев незнакомые, новые. Когда их решили выращивать, пригласили из Болгарии двух специалистов. Оба болгарина стали бригадирами и учили остальных. Между полями рылись оросительные каналы, подача воды регулировалась специальными перегородками. А ещё два верблюда возили по полям поливочное колесо. Вёдра, подвешенные на колёсиках, наполнялись водой из реки…

Людям, работающим на полях, разрешалось во время работы есть овощи. Бригадиры так и говорили: «Пока на поле — ешьте что хотите и сколько хотите. Но уносить с поля домой нельзя ни единого помидора или перчины». И никто не уносил. Зато, когда распределяли продукты на трудодни, получали всего помногу. И не только те, кто трудился в поле: и отец-сторож, и Галя — детсадовская нянька. В доме целая комната была завалена мешками с овощами и зерном, и проходило довольно много времени, пока это всё засаливалось, мариновалось, распределялось по погребам…

Как радовались все в семье: после голодных лет — такое счастье! Да, первые колхозные годы на Воронежской земле были изобильными. И Волковы ни за что не оставили бы колхоз. Но пришла к ним настоящая беда — потеря родного крова. Такое время шло: не успевали люди начать радоваться жизни, как обрушивались на них новые несчастья…

Аня тогда училась в седьмом классе. Шёл 1934-й год. Только-только кончился голод, но проводились большие компании по раскулачиванию, взиманию налогов. Отца уже дважды обкладывали непосильными налогами. И хотя в это время он сапожничал понемногу, всё равно считался — учитывая прежнюю биографию, — частником. А по социальному происхождению — середняком. Раскулачиванию вроде бы не подлежал, а вот налог — плати!

Волковы и первый-то налог не сумели самостоятельно выплатить, потому им описали имущество. Пришёл однажды тот же местный начальник Шарапка с судебными исполнителями, и описал мебель. Стулья с резными спинками, горку (шкаф для посуды), другую мебель, в том числе и два больших, зелёных, окованных медью сундука — приданое дочерей Гали и Ани. Таких сундуков отец заранее заготовил четыре штуки, но два уже забрали замужние Даша и Маня… Всю мебель вывезли, и люди потом рассказывали — видели, как продавали её на базаре с молотка.

А через год — второй раз обложили налогом, дали небольшой срок для уплаты. Ясно было: уплатить Волковы не смогут, а описывать уже нечего. И отец сразу понял: бьют под дом!

— Шарапка нас оставит без стен и крыши, — сказал он.

Да, к ним уже доходили слухи, что Шарапке очень нравится дом Волковых — большой, добротно сделанный, один из лучших в округе.

— Ну, нет! — решил отец. — Раз наша улица Хитровка, мы его перехитрим!

«Хитровка» — это тоже не название, а прозвище улицы. Так назвал её Иван Рябченко. Когда они переехали с «Довгой», он сказал:

— Мы всех перехитрили. Наша улица Хитровка.

И вот отец решил перехитрить местную власть. Дело в том, что молодые Нежельские — Мария и Павел, — строили себе дом недалеко от родительского. У них уже родился сынишка Серёжа и они уже жили в этом своём недостроенном доме. Но был он маленький, скромный и в сравнение не шёл с домом Волковых. Отец и надумал продать свой дом своему же зятю и дочери! Павел Нежельский был железнодорожник, машинист. Не только не облагался налогами, а имел всяческие льготы. Ему такой дом держать было безопасно, никто не отберёт.

Отец сказал Марии и Павлу:

— Продавайте свой дом и покупайте мой. Побыстрее: за сколько свой продадите, за столько и у меня купите.

Так и сделали. Получилось, что Марии дом отдали почти за так: плата-то была скорее символической. Настоящий подарок! Отец только одну просьбу имел к Нежельским:

— Если придётся на старости лет вернуться в свой дом — примите нас с матерью. Кто знает, как жизнь повернётся…

Так и оказалось впоследствии: во время войны вернулись родители в свой дом, и умерли там, в нём…