Юрий Борев - Луначарский

— Значит, Луначарский — деятель, ориентированный на настоящее и главным образом на будущее…

— Как всякий революционер…

— И в этом его соответствие революционной эпохе конца девятнадцатого — первой трети двадцатого века. Историческая же значимость деятеля определяется не только масштабами его личности, но и особенно степенью соответствия его деятельности потребностям эпохи.

Луначарский после Октября был организатором строительства социалистической культуры. Он ценил отечественное и мировое художественное наследие классиков, хотя и допускал некоторые ошибки в оценках художественных тенденций развития искусства, в оценках Пролеткульта, в художественных суждениях, в частности при осуществлении плана монументальной пропаганды. В сферу активной деятельности Анатолия Васильевича органично входит его работа как историка литературы и критика литературного, театрального, музыкального. Он пишет значимые для развития советской культуры работы о русской и западноевропейской классике, поддерживает многие произведения советских писателей.

Луначарский выступает как эстетик и теоретик литературы и искусства. Его эстетические концепции, опиравшиеся в дооктябрьский период творчества на позитивизм, позже опираются на идеи марксизма. Он пишет книги «Классовая борьба в искусстве» (1929), «Ленин и литературоведение» (1932). Порой, к сожалению, он впадает в вульгарный социологизм, однако все же ориентация на особую ценность реализма, на отечественную и мировую классику спасает его от примитивизма в теоретических постулатах и часто от дурновкусия в художественно-эстетических суждениях.

Взгляды и ценностные ориентации Луначарского основывались на марксизме, однако его мировоззрение было лишено цельности и страдало от конъюнктурных изменений. И все же Луначарский вошел в русскую культуру как человек энциклопедических знаний, как защитник реализма в искусстве, как пропагандист социалистических идей.

В число культурно-исторических деяний Луначарского входит его участие в актуальных для своего времени акциях, а также теоретических и критических разработках. Это и культурная революция, и руководство развитием художественной культуры (конец 1910-х — 1920-е годы), осмысление задач художественной критики и их воплощение в жизнь, разработка принципов социалистического реализма, связь советского искусства с классическим наследием, борьба за ориентацию на высокие идеалы и реализм в искусстве. Он поддерживал также и левые эксперименты в искусстве, и формальные поиски, игравшие роль в художественном процессе XX века. Многое в этих деяниях сохраняет не только историческое, но и живое значение для современности.

…И спросил я моего отца, Бориса Семеновича Борева, уже прикованного к постели и отмерявшего последние недели своей жизни:

— Что ты думаешь о Луначарском? Ты ведь, кажется, знал его?

— Немного знал. Слышал о нем году в девятнадцатом, когда был солдатом в Красной армии. Потом во второй половине двадцатых годов встречался с Анатолием Васильевичем на совещаниях, когда был профессором и заведовал кафедрой философии в Харьковском университете и когда был главным редактором Партиздата Украины. Луначарский был блестящий человек. Его образ встает передо мною не только и не столько из личных встреч с ним (их было немного, и они были незначительны), сколько из всей атмосферы эпохи: из его книг и статей, из дискуссий, из мнений моих товарищей, из борьбы разных тенденций в нашей культуре.

Вся его жизнь была нескончаемым диалогом с людьми, золотой цепью интеллектуальных бесед. Он сам всякий раз искал истину, уточнял ее для себя, а затем убеждал в ней своих собеседников и оттачивал под напором их аргументов свои мысли. Одновременно его жизнь была цепью поступков и деяний.

В бушующем океане революции, где сметались культурные ценности, сам Луначарский ощущал себя кораблем, идущим сквозь ураган и знающим цель и курс движения. Однако и он подвергался жестким нападкам и обвинялся в либерализме пролеткультовскими революционными деятелями. Все левоориентированные ниспровергатели «устаревшей» культуры прошлого получили отпор от Луначарского, отстаивавшего классическое наследие. Он защищал Большой театр даже от Ленина, который считал его пережитком дворянско-буржуазной культуры и сомневался, следует ли в условиях гражданской войны и разрухи тратить деньги на его содержание. Его обвиняли в излишней жестокости революции. Да, Октябрьская революция была жестокой. Однако кто может вспомнить в истории не жестокую революцию? «Бархатной» может быть только контрреволюция, когда революция не умеет себя защищать. Впрочем, нет! Теоретически и революция может быть бархатной, когда ее силы многократно превосходят силы сопротивления. Однако в России было не так.

Он спасал деятелей культуры, попавших в жернова революции за реальные или мнимые прегрешения и за поступки, не сообразовывавшиеся с суровостью эпохи. Он спасал художников и деятелей культуры от голода и холода, от суровостей революционного быта, к которому менее всех оказалась приспособлена именно интеллигенция. Он спасал красоту и само право на нее для современников и потомков.

В 1929 году Анатолий Васильевич говорил о красоте. Это звучало почти как ниспровержение основ новой государственности, как неслыханная смелость. Он писал: «Пролетарий и тот новый человек вообще, который вырабатывается в процессе социалистического строительства, не чужд ничему, что существует в природе и в жизни. Пролетарий вовсе не отрекается от красоты природы, а стало быть, от пейзажей, от цветов, животных, от красоты человека — мужчины, женщины, ребенка…»

Луначарский спасал прошлое от забвения и безразличия и своими, часто художественно слабыми, пьесами из жизни прошлых эпох, и своими лекциями о культуре, и заступничеством за ценности.

Он спасал будущее от упрощения, от казарменной его схематизации, от его организации на базе представлений людей с сильно заниженным общекультурным фондом, обретших власть в процессе революционных перемен… Он строил новую жизнь и новое искусство, вдохновляясь великими идеалами.

Мыслил он диалектично, хотя иногда эта диалектика обретала софистическую гибкость и податливость, способную примирить тезис с антитезисом или вместить их в единое пространство не вполне определенного суждения. Он говорил: «Искусство должно вести борьбу против всего, что мешает нашему движению вперед. Нужна сатира — средство социальной дезинфекции. Смех — социальный санитар. Нужна острая критика пороков и недостатков нашей действительности. Для сатиры важно увеличительное стекло. Однако нельзя преувеличивать, не следует преувеличивать отрицательные стороны нашей жизни. Легко, стараясь быть правдивым, впасть во вредную для нашего времени критику, граничащую с пасквилем».