Том Риис - Ориенталист

Мы сидели с нею в огромном, «сталинском», помпезном номере-люксе бакинской гостиницы, неподалеку от дворца президента, и отсюда, с балкона, открывался вид на ряды ржавых танкеров и рыболовецких судов, стоявших на якоре на просторах Каспия. Отец Зулейки когда-то был самым богатым нефтепромышленником-мусульманином во всем мире. «Вот Ашурбековы, они, например, не были по-настоящему богатыми, такими, как мы! — вспоминала Зулейка. — Они были всего лишь зажиточными». Герб ее семьи встречался мне на зданиях по всему Баку и в его предместьях: ее отец, Шамси Асадуллаев, был известным филантропом. Подобно многим другим, Асадуллаевы в 1920 году покинули пределы страны, спасаясь от революции, и Зулейка в полной безвестности прожила за пределами Азербайджана почти восемьдесят лет — поначалу в Турции, а затем где-то в пригороде Вашингтона. И вдруг уже на девятом десятке вернулась домой, чтобы стать местной знаменитостью, — по приглашению той самой страны, которая сделала ее родственников изгнанниками. Теперь она появлялась в городе во время ежегодных мероприятий, когда в Баку съезжались лоббисты и представители ведущих нефтяных компаний со всего мира. Быть может, Зулейка была для них своеобразным талисманом. «Если я расскажу вам о моей жизни, Том, вы мне не поверите! Скажете, что я говорю неправду» — так обычно начинала она свое очередное повествование, время от времени показывая на телевизионный экран, где можно было видеть, как она встречается с президентом Азербайджана или с представителями различных нефтяных компаний.

Зулейку вовсе не удивляло, что Лев принял исламскую веру и, описывая историю своей семьи, внес туда собственные изменения:

— Перейти в мусульманство в том смысле, в каком моя семья была мусульманской, означало стать частью всемирной, всеобъемлющей религии, уважать традиции, однако это отнюдь не означало преклоняться перед догмой, — сказала она.

Она добавила, что отец не разрешал им с сестрой носить чадру — разве только на похоронах:

— Он видел в этом признак отсталости, а в нашем исламе не было ничего отсталого. Ведь тогда он был не такой, как сегодня: все эти жуткие фундаменталисты ничем не лучше нацистов или большевиков… Нет-нет, в то время в отождествлении себя с исламом не было ничего жесткого, косного — совсем наоборот! Вот большевизм, эта анти-религия современности, он был жестким. Мы, напротив, оставались открытыми всем культурным течениям, которые существовали вокруг нас в среде, где мы родились.

Зулейка пообещала мне, что поищет переписку своего брата Эсада со Львом, и на следующий год, когда я приехал к ней в пансион для престарелых в пригороде Вашингтона, я еще раз поднял этот вопрос. Она показалась мне сильно одряхлевшей, хотя пообещала ради меня пустить в ход связи с президентом Азербайджана, когда в следующий раз поедет на родину. Тем же летом она скончалась, успев, правда, еще раз побывать в Баку. Так что сегодня, насколько мне известно, никого из потомков первых бакинских «нефтяных королей» в живых не осталось, — по крайней мере, тех, кто по возрасту мог сохранить воспоминания о том времени.

Лев нередко воспевал мир нефтяных магнатов, но в юные, проведенные в отчем доме годы он при всяком удобном случае спасался от него, находя себе прибежище в старом городе, где ощущался дух Древнего Востока. Прохаживаясь по мощным укреплениям ханского дворца, он воображал себя героем, способным защитить себя самостоятельно, а не с помощью полудюжины телохранителей и няньки. «На стене, — вспоминал он, — над величественной аркой портала был таинственный, сложный орнамент, древняя восточная вязь. Огромные, непонятные буквы и тонкий, изящный орнамент. Я разглядывал их, нередко впадая в состояние медитации, мечтательное, подобное трансу. Это состояние истинного блаженства длилось часами. Вернувшись же домой, я превращался в ленивого, болезненного, никчемного подростка».

Льва весьма интересовали всевозможные малые народы Азербайджана. Как только отец разрешил, он в сопровождении телохранителей и фрау Шульте стал совершать поездки в места, где мог с ними познакомиться. Для этого достаточно было проехать несколько часов верхом, ведь Азербайджан — страна не слишком большая. Правда, и в первой книге Льва «Нефть и кровь на Востоке», и в последовавших за нею «Двенадцати тайнах Кавказа» зачастую трудно понять, где заканчивается личный опыт Льва и начинается его пылкое воображение. Он писал, например, о племени, напоминавшем амазонок: мужчинам там не разрешалось работать, женщины же ходили с оружием, сами выбирали для себя сожителей и носили не юбки, а штаны. Писал о хевсурах, голубоглазых, рыжеволосых горцах, которые утверждали, что их предками были крестоносцы; они все еще носили кольчуги, прямые мечи и небольшие круглые щиты с изображенными на них крестами [33] Гипотезу о том, что какая-то часть крестоносцев вполне могла попасть на Кавказ и поселиться там, еще в середине XIX века высказал русский этнограф А. Зиссерман. Однако хевсуров упоминали греческие, римские и грузинские источники задолго до эпохи Крестовых походов. . Рассказывая о них, Лев почти наверняка смешивал то, чему был свидетелем, с тем, о чем лишь читал или слышал от других. Районы, находившиеся на расстоянии дневного конного перехода от Баку или от Тбилиси, представлялись горожанам дикими и экзотическими, а обычаи горцев давали пищу для бесконечных пересудов, слухов и сплетен.

Во время путешествий на юг от Баку Лев познакомился с айсорами, потомками жителей Ассирии, чьи лица казались ему похожими на изображения в древних каменных храмах. При поездках на север, на территорию бывшего Кубинского ханства, он впервые встретился с теми, кто особенно повлиял на него, еврейского мальчика, который стремился стать мусульманским воином, — горскими евреями Азербайджана. Они носили кинжалы, сапоги и меховые шапки — точь-в-точь как их соседи-мусульмане, так что их невозможно было отличить друг от друга. «У них всегда было оружие, — одобрительно отмечал Лев, — как и другие горские кланы, они пасли овец, однако были не только пастухами, кочевниками, но и воинами, даже разбойниками, которые грабили купеческие караваны на границе с Персией». Для большинства евреев-ашкенази, перебравшихся в Баку из черты оседлости, эти местные евреи были явлением поразительным. Флора Бененсон с восторгом писала о том, что азербайджанских евреев «в их восточных одеяниях трудно было счесть за евреев; они выглядели едва ли не большими казаками, чем сами казаки, причем у любого мужчины обязательно был острый кинжал, а их женщины, укутанные с головы до ног в одежды из плотной ткани, носили филигранные украшения — их, правда, редко можно было видеть на улице».