Том Риис - Ориенталист

Лев Нусимбаум построил свою жизнь и всю карьеру на настоятельном стремлении разъяснить Западу, в чем суть Востока, говорил даже о превосходстве второго над первым (со своей «фирменной» иронией, из-за которой на него порой так гневались некоторые эмигранты). «Двенадцать тайн Кавказа» были изданы в Германии в тот год, когда у нацистов на выборах произошел «прорыв» [122]. Его книга предлагала возможность вырваться из атмосферы сгущающейся тьмы, которая со всех сторон наступала на завсегдатаев «Мегаломании». Ведь в горах Кавказа потомки рыцарей-крестоносцев и воинов ислама не только жили в гармонии с евреями, но и — в изображении Льва — практически объединяли свою судьбу с их судьбой.

Хотя Лев следовал традиции еврейской ориенталистики, восходящей к таким фигурам XIX века, как Бенджамин Дизраэли, Арминиус Вамбери и Уильям Гиффорд Полгрейв («отец Коэн»), он внес в нее новые элементы. Прежде всего, в отличие от всех этих еврейских ориенталистов Викторианской эпохи, он на Востоке родился, пусть его отец на самом деле не был ни мусульманином, ни даже «горским евреем». Вамбери, Коэн и Дизраэли, обрядившись в мусульманские одежды, приняли обычаи и образ мышления Востока для того, чтобы изменить свое положение в том мире, в котором их отцы успешно ассимилировались.

Лев принадлежал уже к той эпохе, когда подобная ассимиляция начала превращаться в анахронизм и когда революция (неважно, по русскому типу или по немецкому, то есть слева или справа) вынуждала делать выбор. Европейские евреи больше всех выиграли от политики либерализма; новый же трайбализм вновь загонял их в гетто. Как только пали прежние, имперские, монархические режимы, евреи неожиданно оказались в опасности, а ведь многие из них как раз содействовали их развалу и всячески желали этого! Но прежние империи, даже самые деспотичные, предоставляли своим подданным возможность иметь личное пространство, в пределах которого люди могли жить по-своему. Напротив, тоталитарные идеологические системы, возникшие при жизни Льва, такого пространства не оставляли. Новая Европа несла опасность для любых вольнодумцев, либералов, неудачников и вообще «не таких, как надо», но более всего — для евреев. Поиски выхода происходили на фоне нараставшего отчаяния.

В Берлине времен Веймарской республики Льву довелось встретить немало других писателей-евреев, искавших убежища от новых политических реальностей в эзотерических ориенталистских провидениях. Таким был, например, Ойген Хёфлих [123], автор книг, призывавших объединиться всех азиатов из всех стран — иудеев, мусульман, буддистов, конфуцианцев; объединиться же, по его мысли, нужно было, чтобы создать всеобщий фронт для защиты от сил европейской бездушной модернизации и массовых военных конфликтов. Хёфлих горячо приветствовал книгу Льва о Ближнем Востоке «Аллах велик! Упадок и возрождение ислама». Лев написал ее в соавторстве с Вольфгангом фон Вайзлем, одним из ведущих сионистов [124]. Фон Вайзль, правая рука Владимира Жаботинского, обожал странствовать по пустыне в мусульманских одеждах, причем его там нередко принимали за Лоуренса Аравийского.

Подобно Льву, эти фигуры Веймарской республики, многие из которых принадлежали к паназиатскому крылу сионистского движения, ратовавшему за воссоединение с мусульманами, обнаружили в странах и в культурах Востока возможность укрыться от все более усугублявшегося положения, от угроз жестокой современной реальности. На протяжении XIX века, по мере того как идеи расовой и классовой борьбы затмевали веру во всеобщее царство разума и прогресса, жившие в Европе евреи столкнулись с отторжением со стороны окружающего их общества. Одновременно они пережили собственный сущностный кризис: возможно, современные им европейские идеалы на деле не означали гражданского равенства или даже терпимости.

Однако отчего же все более значительная группа евреев считала свое присоединение к исламскому миру выходом? Они дошли до осознания себя частью Востока — и более конкретно: мусульманского Востока — довольно причудливым и любопытным путем. Фигуры столь несходные, разноплановые, как Дизраэли и философ Мартин Бубер, сыграли свою роль в смещении еврейского духа, общих чаяний еврейства в сторону паназиатской идеи. Они заново изобрели исторический мусульманский Восток как пространство, где не существует четких этнических и межрелигиозных границ и где отсутствует антисемитизм — неважно, что действительность была куда сложнее подобных представлений.

В эпоху Просвещения европейцы привыкли изображать еврейских мудрецов и благородных восточных царевичей в одних и тех же одеяниях, и в известном смысле в европейском сознании евреи и мусульмане начали превращаться в единое целое. Многие евреи усмотрели в определении их как азиатов возможность расстаться с образом униженных, обособленных, преследуемых обитателей гетто.

В XIX веке евреи Западной Европы полюбили «мавританский стиль» в архитектуре, который напоминал им о так называемом еврейско-мусульманском симбиозе в Андалузии и в Гранаде, когда в Испании правили мусульманские халифы, и испанские евреи могли занимать в обществе беспрецедентно высокое положение. И вот по всей Европе начали строить деловые здания в мавританском стиле, а также театры, казино и, конечно же, синагоги. Именно поэтому Йозеф Рот сравнивал кинотеатр УФА на Курфюрстендамм с мечетью. В 1881 году, в связи со строительством в Берлине грандиозной, спроектированной в мавританском стиле «Новой синагоги», гордости германского еврейства, один из влиятельных журналистов-антисемитов писал: «В чем смысл их желания называться почетными гражданами Германии, если они одновременно сооружают самую большую свою святыню в мавританском стиле, по-видимому, чтобы никто не забывал, что они — семиты, азиаты, чужеродные иностранцы?» Однако евреи продолжали усердно культивировать этот архитектурный стиль, напоминавший об эпохе, когда Самуил ибн Нагрела [125]или Маймонид [126]смогли прожить такую жизнь, какой евреи впоследствии не ведали в христианской Европе. Самое удивительное, пожалуй, в том, что подобное увлечение арабским и андалузским, или «мавританским», стилем сильнее всего проявилось в немецкоязычных странах, где жили исключительно евреи-ашкенази, которые вообще не имели никаких связей с Испанией. Ашкенази гордились мавританской традицией оттого, что она восходила к эпохе, когда евреи более, чем когда-либо еще, ощущали себя в Европе «как дома». Мода на еврейский ориентализм стремительно распространилась по всему Западу и не ограничивалась зданиями синагог или кинотеатров. Она заставила европейских евреев обратить свои взоры на мусульманскую Испанию, а также увидеть в истинном свете таких ученых, как Маймонид. Увидеть их в той роли, которую они на самом деле играли: как воплощение смешанной арабо-иудейской культуры, которую невозможно было легко и просто разделить на две отчетливо различающиеся части. Маймонид и его соратники, писатели и ученые испанской Андалузии, были экспертами в том, что касалось культуры Востока, научных представлений древних греков, математических достижений арабов и персидской поэзии. А европейские евреи с начала XIX века стали брать на себя новую роль — интерпретаторов, истолкователей культуры, нравов и образа жизни обитателей Востока. Помимо возможности найти себя, свою сущность на Востоке, их вдохновлял поворот Европы к Востоку и его культуре, поскольку мусульманский мир пребывал в состоянии упадка и застоя, мусульмане больше не были для империализма грозной силой, а стали скорее заманчивой, привлекательной целью.