Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары

В конце концов после очевидного успеха наступления колчаковской армии на Москву весной 1919 года «Большая пятерка» признала правительство Колчака.

23 мая «Большая пятерка» единогласно утвердила текст ноты Колчаку [317] См. приложение № 1 к этой главе. с изложением условий признания его правительства, которая тремя днями позднее была доставлена в Омск.

Ответ адмирала Колчака прибыл в Париж 4 июня.

Оба документа имеют чрезвычайно важное историческое значение, хотя в то время лишь немногие знали об их существовании, а потом они оказались и вовсе забытыми.

Условия, содержавшиеся в ноте «Большой пятерки», определяли внутреннюю политику правительства Колчака и характер отношений, которые оно должно установить со вновь возникшими государствами на территории бывшей Российской империи.

Нота требовала от Колчака немедленно, по занятии Москвы, провести на основе всеобщего и тайного голосования выборы в Учредительное собрание. Если это не удастся, следует возродить тот состав Учредительного собрания, который был избран в 1917 году. Во всех районах, занятых к тому времени войсками Колчака, надлежит восстановить демократические формы правления.

Колчак согласился со всеми пунктами касательно внутренней политики за исключением того, который предписал выборы в Учредительное собрание, подчеркнув, что он уже ранее принял решение провести выборы тотчас же после уничтожения большевистской диктатуры, а также о том, что отныне и навсегда Россия будет только демократией.

Короче говоря, его взгляды на проблемы внутренней политики, судя по всему, находились в полном согласии с точкой зрения «Большой пятерки» и в столь же полном несогласии с убеждениями его подданных.

В ноте далее высказывалось требование о предоставлении независимости Финляндии и Польше, о скорейшем урегулировании отношений России с Эстонией, Латвией, Литвой, а также с кавказскими и закаспийскими территориями, и отмечалось, что все разногласия по этим вопросам должны подлежать арбитражу Лиги Наций.

Полнейшей неожиданностью явилось для меня согласие Вильсона с требованием, чтобы Колчак отказался от западных территорий бывшей Российской империи, поскольку это требование находилось в вопиющем противоречии с истинным смыслом 6-го пункта мирной программы президента. На мой взгляд, он совершил грубую ошибку, поддавшись давлению других членов «Большой пятерки», каждый из которых, в отличие от президента, был замешан в секретных соглашениях.

Это условие появилось на свет в тот момент, когда из-за отказа большевиков пойти на расчленение России были прекращены Брест-Литовские переговоры.

В тот период пункт 6 звучал определенно и однозначно. Он рассматривал Россию как единое целое, такой, какой она была на момент захвата власти большевиками, за исключением Польши, независимость которой в полном соответствии с волей общественности России была провозглашена Временным правительством. Независимость Польши была также признана странами Антанты и Соединенными Штатами и поэтому вопрос о Польше президент Вильсон рассматривал отдельно, в пункте 13-м.

Лишь много лет спустя, ознакомившись с комментариями к пункту 6, составленными по просьбе президента в сентябре 1918 года, я в полной мере осознал, что пункт 13, по существу, подразумевал признание всех территорий, отторгнутых от России в результате Брест-Литовского соглашения.

Таким образом, своим комментарием президент Вильсон заложил под англо-французское соглашение полностью демократическое основание — право народов на самоопределение — и тем самым, быть может, не желая того, оправдывал территориальные притязания германских экстремистов в Брест-Литовске. По сути дела, немцы скрупулезно осуществляли именно ту программу, которая навязывалась Колчаку в обмен на его признание.

В своем ответе на ноту «Большой пятерки» Колчак признал независимость Польши, которую ранее уже провозгласило Временное правительство. Для решения всех других вопросов он соглашался на арбитраж Лиги Наций, однако подчеркивал:

«Российское правительство полагает, однако, что окончательное одобрение любых решений, сделанных от имени России, будет вынесено Учредительным собранием. Ни сегодня, ни в будущем Россия не может быть ничем иным, кроме демократического государства, в котором все вопросы, касающиеся территориальных границ и внешних отношений, должны подлежать утверждению представительного учреждения, как естественное выражение суверенитета народа».

Следует признать, что в ответе Колчака не содержалось положений, неприемлемых для западных держав; не было в нем ни малейшего намека и на «русский империализм» или на желание восстановить прежнюю централизованную власть. Единственная оговорка, которую сделал Колчак, сводилась к тому, что окончательное решение всех территориальных проблем, касающихся России, должно быть утверждено свободным волеизъявлением народа, и с демократической точки зрения эта оговорка была полностью обоснованной.

Тем не менее предстоящие переговоры между правительством России и новыми государствами при участии Лиги Наций не представляли в тот период интереса для «Большой пятерки». Единственное, что им требовалось, это признание Колчаком новых государств и его согласие не вмешиваться в прямые отношения между державами «Большой пятерки» и возникшими де-факто правительствами этих стран. Таких обязательств взято не было.

На письмо Колчака последовал краткий ответ. В нем говорилось, что «Совет пяти» приветствует тональность его послания, в котором, по мнению Совета, «выражено глубокое стремление к свободе, самостоятельности и миру для русского народа».

При помощи этой изящной дипломатической формулировки была сразу же «решена» проблема признания Колчака в качестве законного правителя России.

Очевидно, что к власти Колчак пришел не без помощи бывших российских союзников, но он ни в коем случае не был их наймитом, что бы о нем не говорили большевики. Он был истинным патриотом России, который твердо верил, что может возродить былую мощь отечества. Исходя из этого убеждения, он и отказался подписаться под требованиями «Большой пятерки», расстроив тем самым их планы расчленения России.

Вскоре после моего приезда на Запад в 1918 году я убедился, что и руководители западной демократии, и рядовые граждане, и даже социалисты слишком упрощенно понимают суть большевистской революции. Они были уверены и даже старались убедить и меня в этом, что то крушение демократической системы, которое произошло в России, на Западе произойти никогда не может. Они рассматривали беспрецедентную российскую катастрофу как «событие сугубо местного значения», которое стало логическим следствием истории русского народа, никогда не знавшего свободы и даже не понимавшего ее сути.