Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары

Я поговорил с давнишней приятельницей моих родителей госпожой Тройницкой. Ее семья относилась к «среднему классу высшего общества» — определение, введенное Львом Толстым в отношении той части аристократии, которая не входила в узкий круг избранной придворной знати. Близко к сердцу приняв мои трудности, она немедленно позвонила директору департамента полиции сенатору Зволянскому, с дочерьми которого я познакомился в ее доме. Он согласился принять меня в служебном кабинете. Во время разговора он всячески утешал меня, стараясь доказать, что мои заботы — сущие пустяки. Отеческим тоном он призывал меня к терпению, хотя бы до тех пор, пока утихнут страсти. Но я с безрассудством отчаяния заявил, что не могу согласиться с произвольным решением полиции и, если оно не будет отменено, потребую для себя нового ареста, возвращения в тюрьму и предъявления мне новых обвинений. В конце концов мы достигли компромисса. Распоряжение будет отменено, но мне придется отправиться к отцу в Ташкент, провести там «отпуск» и до осени не появляться в Санкт-Петербурге. Через несколько дней после этого разговора я вместе с женой и сыном отправился поездом в далекий Туркестан.

После окончания ташкентской ссылки я возвратился в Санкт-Петербург. Мой приезд совпал с попыткой покушения на жизнь Столыпина, предпринятой 12 августа 1906 года. Максималисты [23] Экстремистская эсеровская группа. взорвали бомбу в его летней резиденции на Аптекарском острове; погибло 32 человека, включая и преступников. Среди 22 раненых были сын и дочь Столыпина. Сам Столыпин не пострадал.

К этому времени я утратил всякую надежду на восстановление доверия между царем и народом, что казалось столь реальным после Октябрьского манифеста.

После роспуска I Думы и принятия членами бывшей Думы «Выборгского воззвания», призвавшего население к «пассивному сопротивлению» путем отказа от уплаты налогов и службы в армии, по городам и сельским районам, а также в армии прокатилась новая волна революционных волнений. Крестьянские беспорядки, охватившие Россию, были жестоко подавлены. В районах с нерусским населением, особенно в Финляндии, прибалтийских губерниях и в Польше, резко усилились антирусские настроения. По всей стране были разосланы карательные экспедиции. В городах происходили столкновения с солдатами и стачки. Особой ожесточенностью отличались еврейские погромы, организованные пресловутым «Союзом русского народа». Одним словом, казалось, что Россия вновь отброшена к мрачным временам, царившим в стране до опубликования манифеста 17 октября 1905 года.

Что касается меня, то я устал от безделья и ожидания того дня, когда смогу приступить к работе в качестве защитника на политических процессах. Я хотел использовать возможности, связанные с такой работой, для поездок по России и ознакомления на месте с настроениями населения. В свете развития политических событий такая задача становилась все более актуальной. И дело уже было вовсе не в том, чтобы понять помыслы людей: они нуждались в активной помощи. Но мои перспективы казались весьма безрадостными. Я упорно отказывался от всех гражданских и уголовных дел в надежде на участие в политическом процессе. Настроение было хуже некуда. Как же можно мне, так страстно желавшему помочь людям, отказать в этом?

Мрак в моей душе рассеялся самым неожиданным образом. В конце октября мне позвонил известный адвокат Н. Д. Соколов: «Вам выпал случай принять участие в политическом процессе». Я радостно вскричал: «Когда, где?» «Наша группа защитников отправляется в Кронштадт на крупный процесс по делу о бунте на крейсере «Память Азова». В нем замешан один из руководителей социалистов-революционеров Фундаминский-Бунаков, и мы взялись защищать его и матросов. К сожалению, в тот же день, 30 октября, начинается еще один политический процесс — в Ревеле по делу крестьян, разграбивших поместье местного барона. Вам следует отправиться в Ревель и взять это дело на себя». «Но это невозможно! Я никогда раньше не занимался политическими делами», — возразил я. «Что ж, воля ваша. Вам представляется большой шанс. Решайте: либо вы воспользуетесь им, либо нет».

«Хорошо. Еду», — ответил я почти без колебаний. В тот же день я отправился ночным поездом в Ревель.

Всю ночь и весь следующий день, выпив, чтобы не уснуть, не одну чашку черного кофе, я страницу за страницей изучал материалы дела. Передо мной, я чувствовал, раскрывалась истинная подоплека событий. К делу были приобщены многочисленные показания свидетелей, официальные и медицинские справки, заявления обвиняемых. Два дня, оставшиеся до процесса, я потратил на тщательное изучение дела и связанных с ним политических и социальных аспектов. Положение прибалтийских крестьян было особенно тяжелым. Освобожденные Александром II, они не получили земли, а стали арендовать ее у местных землевладельцев, в большинстве своем немецких баронов, которые сохранили в отношении них часть своих феодальных прав. На волне карательных экспедиций некоторые из землевладельцев в районах волнений были назначены на почетную должность помощников уездных начальников, получив широкие полицейские полномочия, которыми безжалостно воспользовались против своих же собственных крестьян.

Данное дело касалось разграбления поместья и помещичьего дома, а также нанесенного при этом ущерба. Однако преступление крестьян блекло перед жестокостью расправы с ними. Вместо ареста и содержания до суда под стражей обвиняемых подвергли порке, а многих даже застрелили на месте. Некоторых, выбранных наугад «козлов отпущения», после порки потащили на скамью подсудимых. Обвинитель заявил, что главные зачинщики не могут предстать на процессе, поскольку либо сбежали, либо убиты.

В день открытия процесса я направился в окружной суд, где должно было начаться слушание дела. Местные адвокаты, возглавляемые будущим президентом Эстонской республики Я. Поской, были крайне озадачены. Вместо маститого санкт-петербургского юриста пред их очами предстал неизвестный молодой человек. (Я всегда выглядел моложе своих лет, а тогда мне было всего лишь 25.) Тем не менее они проявили ко мне дружеское расположение. Сославшись на то, что я участвовал всего в нескольких уголовных делах при поступлении в коллегию адвокатов, я попросил Поску взять на себя руководство защитой. Поска любезно отклонил мое предложение, предоставив мне тем самым полную самостоятельность. Несмотря на мою неопытность, все обошлось наилучшим образом. Мне удалось не только успешно провести защиту, но и назвать организаторов и участников карательных экспедиций. Мы выиграли дело, большинство обвиненных крестьян было оправдано. Когда я кончил свою защитительную речь, наступила тишина, а затем зал взорвался бурей аплодисментов. Председатель суда Муромцев, проявивший в ходе процесса полную беспристрастность, призвал публику к порядку, пригрозив очистить помещение, если шум не прекратится. После объявления приговора меня окружили адвокаты и родственники обвиняемых, чтобы пожать мне руку и от всей души поздравить с успехом. Я был несколько растерян. А Поска сказал: «Почему же вы сказали нам, что никогда прежде не вели процессов? Почему не приезжали сюда раньше?» Они никак не могли поверить, что это был мой первый процесс.