Евгения Путилова - …Началось в Республике Шкид

И, однако, главное сказано. Какой добрый след оставила эта лихорадка! Сколько затронула она хороших струн, заставив даже самых нерадивых трудиться не покладая рук. Какую вызвала интересную журнальную полемику! Какой принесла подлинный опыт журналистской работы талантливым шкидцам Японцу, Янкелю, Пантелееву.

Полны вдохновения и огня страницы книги, посвященные описанию шкидской «бузы», любимейшего занятия шкидцев, выдвинувших лозунг: «In busa veritas» — «Истина в бузе».

Горький назвал «Республику Шкид» книгой «преоригинальной, живой, веселой, жуткой». Да, многое в Шкиде было жутковатым: когда взбунтовавшаяся орда ребят переходила к активным действиям, Шкида действительно никак не напоминала институт благородных девиц.

Именно эта глава — об истории республики Улигании и столичного ее города Улиганштажта объясняет многое в шкидской бузе. Становится ясным: всякая буза ребят, какие бы формы она ни приобретала, являлась пусть подчас диким и необузданным, выражением извечной мальчишеской тяги к игре. У шкидцев не было детства, и они не участвовали в тех играх, которыми были захвачены их сверстники.

Независимое от халдеев (учителей) государство Улигания становится плацдармом для их буйной игры. Игра здесь все: и придуманная столица, и назначение на должности, и организованная система управления, и созданная наркомбузом (Японцем) конституция, и свои «Известия Улигании» (издатель Янкель), и свой герб и гимн, и, наконец, Народный Университет Бузы. В этой системе перепутались все системы управления, известные ребятам из книг и действительности: рядом с колониями и диктатором здесь был и овеет Народных Комиссаров.

Пожалуй, ни одна глава в книге не передавала с такой силой бурные возможности шкидцев, размах их фантазии и озорства. Потому и апогей этой игры-бузы тоже особенный — государственный переворот. Воспитанникам школы становится очевидным: им уже тесно, уже невозможно находиться в рамках «дефективной» республики, они жадно мечтают о тех днях, когда они «станут равноправными гражданами другой — большой Республики Советов».

Вот почему они так настойчиво, с такой страстью просят Викниксора о занятиях политграмотой; вот почему, зная, что им нельзя вступить в комсомол, организуют сами свой Юнком со своей прессой, своим цека и так далее.

Рисуя шкидский коллектив, авторы создаю цельное и полное представление о том, насколько пестрой, разнообразной была по своему составу Шкида. Под одной крышей, в одной шкидской семье, рядом с сыном прачки Гришкой Белых и сыном извозчика Старолинским оказался потомок князей Джапаридзе, юный остзейский барон Вольф фон Оффенбах, обучавшийся до революции в кадетском корпусе. Но в Шкиде на сословные привилегии не обращают внимания: там полное равноправие.

Ценность в Шкиде имеет другое: талант, незаурядность, в чем бы они ни проявлялись. С нескрываемым восхищением говорят авторы о замечательных способностях Японца, делающего переводы из Гейне и Шамиссо, изучающего всерьез историю Древней Руси, но симпатией пользуется у них и Цыган, славный своей силой и темпераментом.

Из большого шкидского коллектива, из шестидесяти человек авторы выбирают нескольких — и следят за историей их жизни, за их делами. Портретная галерея воспитанников Шкиды — Японца, Купца, Слаенова, Цыгана, Дзе — одна из самых больших удач книги.

И здесь, следуя своему методу, авторы не изображают быстрой «перековки» ребят: нигде — ни на одной странице, ни в одной строке книги — нет рассуждений о том, лучше или хуже стал какой-нибудь шкидец. Живут яркой, своеобразной жизнью блестящий умница, желчный, острый на язык, неугомонный Японец, изысканный, щеголеватый Дзе, меланхоличный купец, духовные интересы которого пока еще дремлют в его могучем теле, буйный Цыган, темпераментный и деловитый Саша Пыльников. Весело и откровенно написаны портреты самих авторов — Гришки Черных (Янкеля) и Леньки Пантелеева.

Но как закономерный итог воспринимается день, когда Викниксор говорит двум уходящим ребятам: «Школа приняла вас воришками, маленькими бродягами, теперь вы выросли, и я чувствую, что время, проведенное в школе, для вас не пропало даром. …Вы достаточно сильны и достаточно переделаны, чтобы вступить в жизнь».

Многие страницы повести посвящены истории взаимоотношений шпаргонцев с их воспитателями. В литературной критике не раз упрекали Белых и Пантелеева в неуважительном отношении к этому «племени»: целая галерея педагогических монстров проходит перед глазами читателей. Дерзкое, веселое, но в общем-то справедливое перо авторов создает незабываемые типы халдеев. В эти голодные годы, когда новых учителей было так мало, в Шкиду попадали люди, которых привлекал сюда просто паек. И конечно, им было трудно выдержать суровую проверку требовательных ребят.

С халдеями боролись способами, которые сейчас кажутся невероятными. Подробному описанию антихалдейской бузы, сделанному отнюдь не в покаянном тоне, отведено немало строк в книге.

Но авторам удается показать и выявить другую, гораздо более важную тенденцию: как в недрах этой вражды-войны складывались новые требования и отношения, совсем не похожие на те, что существовали в дореволюционной школе.

Вначале безоговорочным признанием шкидцев пользовался педагог, сумевший подладиться к ребятам и стать совершено «своим».

«— Вот это да! Это свой парень! — восхищался Янкель, дотягиваясь до плеча воспитателя и дружески хлопая его по плечу кончиками пальцев.

— Почаще бы ваши уроки.

— Полюбили мы вас, Пал Ваныч, — изливал свои чувства Японец. — Друг вы нам теперь. Можно сказать, прямо брат кровный». (В этом восхищении чувствуется изрядная доля иронии.) С отчаянной решимостью вступаются шкидцы за своего любимца, когда педагогический совет признает и его занятия, и его поведение негодными, и в знак протеста закатывают такую бузу, какой Шкида давно не видела.

Но со временем к слову «свой» у ребят стало примешиваться и нечто неуважительное, и никакие попытки воспитателя, игравшего в «своего», установить должный авторитет среди шпаргонцев ни к чему привести не смогли. «Да какой же вы воспитатель?» — смеются они в лицо Косецкому, принимавшему участие в их бузе. «Да где же это видано, чтобы воспитатель на стреме стоял, пока воспитанники воруют картошку с кухни!» И в той жестокой, неумолимой войне, которую они объявляют халдею, — правда на их стороне. Они выступают против его желания совместить несовместимые, с их точки зрения, вещи — быть своим» и претендовать на воспитательские права.

Чем дальше, тем больше критерием здесь становятся деловые качества воспитателя и педагога, его знания, его человечность. Все это покоряло Шкиду, она нуждалась в знаниях и человечности больше всего. Казалось бы, какая радость ребятам от того, что учитель истории Алникпоп бывал строг и беспощаден? Но мы чувствуем: когда речь идет о серьезном, авторы умеют дать оценку делам и событиям с верных позиций. Строгий, взыскательный и справедливый Алникпоп; серьезная и мужественная, влюбленная в свое дело учительница немецкого языка Эланлюм; мощный, со свирепым взглядом, но на поверку добрый учитель физкультуры Косталмед; хрупкая, мягкая и тихая учительница анатомии, к которой у ребят возникает бережное и деликатное чувство; веселая, неугомонная Мирра Борисовна, создавшая шкидскую сцену, — вот те, которые из массы ничтожных, осмеянных, затравленных Шкидой «медленно, как золото в песке отсеивались». Это тот десяток, который «на своих плечах вынес на берег тяжелую шкидскую ладью, оснастил ее и отправил в дальнее плавание — в широкое житейское море».