Валери д`Эcтен - Брежнев. Уйти вовремя (сборник)

Предполагалось, что в день приезда, в среду вечером, Брежнев пожелает отдохнуть и поэтому поужинает один в своих апартаментах. На следующий день по программе – общий завтрак с участием основных членов обеих делегаций, всего на восемь персон, а наша первая беседа наедине в присутствии лишь переводчиков была назначена на 17.30. На нее отводилось два часа.

Завтрак состоялся по графику, после чего мы разошлись. В 15 часов – первое послание: Генеральный секретарь спрашивает, нельзя ли перенести начало переговоров на 18 часов. Никаких объяснений. Я даю согласие и в небольшом кабинете, примыкающем к моей комнате, перечитываю материалы для беседы.

В 16.15 – новое послание: господин Леонид Брежнев хочет отдохнуть, нельзя ли начать переговоры в 18.30? Воображаю, какую реакцию это вызовет. По договоренности ход наших встреч не будет предан гласности. Однако допускаю, что произойдет утечка информации, и тогда легко предсказать комментарии: «Брежнев заставляет ждать Жискара! Никогда он не позволил бы себе такого по отношению к де Голлю! Он явно хочет показать, какая между ними разница». Я передаю через генерального секретаря Елисейского дворца свой ответ: если мы хотим, чтобы у нас было достаточно времени для переговоров, откладывать их начало крайне нежелательно. Я буду ждать господина Брежнева в 18 часов в условленном месте.

По моей просьбе в небольшой комнате, завершающей анфиладу залов, разжигают камин. Эта комната отделана восхитительными резными деревянными панелями исключительно тонкой работы середины XVIII века с фигурками разных животных. Панели явно в плохом состоянии, маленькие кусочки отстают, кое-где видны трещины. Я отмечаю про себя, что их следует реставрировать.

Но вот вдали отворяется первая дверь. Брежнев движется мне навстречу. Он ступает нерешительно и нетвердо, словно на каждом шагу уточняет направление движения. За ним следуют его адъютант, которому на вид далеко за шестьдесят, – по-видимому, это врач – и переводчик. Поодаль, как обычно, довольно многочисленная группа советников в темных костюмах. Среди них я узнаю советского посла в Париже.

Я поджидаю Брежнева на пороге. Теплая встреча. Он обеими руками берет мою руку и трясет ее, обернувшись к переводчику. Он выражает свою радость по поводу нашей новой встречи, уверенность в том, что «мы сможем хорошо поработать на благо советско-французского сотрудничества», и приносит соболезнования по поводу кончины президента Помпиду. Глубоко посаженные живые глаза образуют косые щелки на его полном, расширяющемся книзу лице, скрывающем шею. По движению челюсти заметно, что у него нарушена артикуляция.

Служитель притворяет створки дверей. Я приглашаю Леонида Брежнева сесть возле камина. Переводчики достают, продолговатые блокноты, открывают первую страничку. Беседа начинается с обычных тем: приверженность делу мира и разрядки, значение советско-французского сотрудничества, которое можно считать образцовым. Но также и сетования:

– Мне докладывают, что ваши процентные ставки по-прежнему слишком высоки для наших заказов. Нам предлагают более выгодные условия, в частности, итальянцы и немцы. Мы готовы отдать предпочтение вам. Однако необходимо, чтобы ваши условия были по крайней мере такими же, как их, иначе мы найдем себе других партнеров.

У меня было такое чувство, будто я пребываю в своей прежней должности: эти вопросы долго и обстоятельно обсуждались на заседаниях Большой комиссии. Мне же хотелось поговорить с Брежневым о текущих проблемах: о его отношениях с американцами через четыре месяца после ухода Никсона; о том, как СССР, занимающий второе место в мире по добыче нефти, оценивает нефтяной кризис.

Я вижу, с каким усилием он произносит слова. Когда его губы двигаются, мне кажется, я слышу постукивание размякших костей, словно его челюсти плавают в жидкости. Нам подают чай. Он просит воды. Его ответы носят общий характер, скорее банальны, но звучат справедливо. Я понимаю, что он предпочитает не выходить за рамки знакомых ему тем. Он сожалеет об уходе Никсона.

– Хоть он и был нашим противником, с ним можно было вести переговоры.

Но в то же время он полагает, что президент Форд, опираясь на советы Генри Киссинджера, продолжит политику своего предшественника. И он переходит к нашим торговым отношениям.

– Что касается нефти, – говорит он, – то Советский Союз готов вам ее поставлять, но ее у нас сейчас не так уж много для экспорта, а ведь необходимо еще обеспечить нефтью страны Варшавского Договора. По этому вопросу ведутся сейчас переговоры.

Это справедливо, но аргумент не нов. Мы действительно ведем переговоры, но они начались еще несколько лет назад, до нефтяного кризиса, когда мы стали искать новые источники закупки нефти для удовлетворения потребностей ЭРАП и сбалансированности поставок нашего оборудования в СССР. Объем поставок нефти из Советского Союза с тех пор почти не изменился, мы получаем всего несколько миллионов тонн в год, и советская сторона не обещает существенного увеличения.

Дикция Брежнева становится все менее разборчивой. Все то же постукивание костяшек. Мы говорим уже пятьдесят минут. Я это отмечаю по своим часам, съехавшим на запястье. Однако если вычесть время, затраченное на перевод, то беседа длится вдвое меньше. Внезапно Леонид Брежнев встает – в дальнейшем я еще не раз столкнусь с этой его манерой – и тотчас же направляется к выходу. Он что-то говорит переводчику, вероятно, просит открыть дверь и предупредить адъютанта, который, как я догадываюсь, находится где-то совсем рядом. Как только Брежнев делает первый шаг, он перестает замечать присутствие других людей. Главное – контролировать направление движения.

– Мне нужно отдохнуть, – говорит он, расставаясь со мной, – вчера во время перелета было очень ветрено. Мы ведь еще увидимся за обедом.

На обед приглашены также Громыко, которому отведено место справа от меня, и наш министр иностранных дел Сованьярг (у них уже состоялась беседа), послы обеих наших стран и другие официальные лица и, наконец, переводчики: с нашей стороны – князь Андронников, директор курсов подготовки переводчиков при университете Дофин, во время официальных визитов в Москву он обязательно посещает русские церкви; с советской стороны – дипломат, похожий на англичанина, высокого роста, с тонкими чертами лица и преждевременной сединой, говорящий на литературном французском языке без малейшего акцента.

Обед сервирован в той же столовой, где де Голль устраивал свои охотничьи трапезы. Я на мгновение закрываю глаза и предаюсь воспоминаниям. Уже стемнело, но на большом окне нет ставен, все еще видны черные деревья по ту сторону пруда и высоко в небе стаи возвращающихся уток.