Михаил Колесников - Великая мелодия (сборник)

— Хотите сделать из меня писателя? — И вдруг заговорил с непонятной горячностью: — Вам знакомо ощущение войны как некой философской категории? Не исторической, а именно философской?

— Да.

— А ведь оно, это ощущение, скоро совсем исчезнет. Когда люди нашего военного поколения перемрут. Но уверен, высокий философский ужас навсегда останется в реквиемальных памятниках — ведь их можно обойти со всех сторон, коснуться рукой, как бы слиться с ними. Я утверждаюсь в мысли, что монументальные образы представляют собой основу культурной памяти человечества, рядом с ними собственное существование обретает особую объемность, будто ступил ногой в миры других измерений. Картина художника — своего рода зазеркалье, нам не проникнуть туда. Я видел тысячи страшных памятников, порожденных войной. Я видел много смертей. Но памятники войны, мемориалы выжгли мне душу — не могу больше любоваться гладенькими мраморными венерами и амурами, хоть и понимаю, как они прекрасны. Я за радость жизни. Но если вы хотите найти предельное выражение души художника, а оно чаще всего возникает при столкновении с трагическим, то идите к памятникам войны и ее жертвам. Искусство шагнуло из залов выставок, из музеев, даже с площадей городов на безымянные проселки, на высоты, туда, где шли ожесточенные бои… Армия скульпторов, архитекторов, художников, композиторов создала во всей Европе невиданные ранее памятники, равных которым по силе воздействия не было и нет. Даже самый скромный из них хватает за сердце, давит на память. Война в корне изменила само мышление скульптора, словно бы ужесточила его. Скульптор стал оперировать огромными мемориалами, архитектурно-скульптурными комплексами: в Саласпилсе, в Хатыни, в Бресте, Курган Славы в Белоруссии. Ну и Волгоградский комплекс. А те деревянные скульптуры?.. А обелиски, похожие на печные трубы от сгоревших хат? «Граждане Кале» кажутся жертвенными овечками в сравнении с этим страшным мемориалом, с его черным орлом, камнем падающим с неба на женщину… Мемориалы Югославии, Бельгии, Польши, потрясающие надгробья на Пер-Лашез… — героическая симфония в бронзе, граните, витражах, музыке, с пылающим «Вечным огнем»… В этих памятниках навсегда затвердела боль мира…

Все это надо осмыслить, осмыслить… Особенно новым поколениям молодых людей во всех странах. Чтоб не забывали никогда… Ведь жертвы войны и жертвы фашизма — по сути, одно и то же. Мне понравилось, когда в нашем разговоре писатель Герман Кант назвал искусство «оружием совести».

Когда увидите композицию Кремера в Бухенвальде, поймете это… от нее исходит эпическое звучание…

…То в самом деле была удивительная ночь в Берлине, слабо озаренном бледно-голубым сиянием. Здесь мое поколение подводило какие-то итоги. Наверное, находились в этом городе, разрубленном надвое высокой стеной, и другие люди, которые тоже подводили свои итоги.

Когда мы подошли к интеротелю, то увидели Фрица Кремера. Он стоял у подъезда в глубокой задумчивости.

Окликнули. Нашему появлению не удивился, сказал:

— Ждал вас. Что-то не спится… Я знаю оперное кафе на Унтер-ден-Линден. Оно сейчас закрыто. Но нас обслужат…

Я рвался в Веймар. И не только потому, что хотел увидеть наконец бухенвальдский мемориал Фрица Кремера. В Бухенвальде 18 августа 1944 года эсэсовцами было совершено политическое убийство. Эрнста Тельмана тайно перевезли из тюрьмы в Баутцене в Бухенвальд и здесь выстрелом в затылок убили, а потом сожгли в крематории.

Мне хотелось побывать в Бухенвальде, постоять у крематория. Бухенвальд… переводится — Буковый лес. Очень романтичное название…

— Я видел там в прошлые поездки кровавые буки, — сказал Костырин. — Когда смотришь на них, то кажется, будто каждый листик на самом деле пропитан потемневшей кровью. А вот и Веймар!

…Тихий Веймар, увитый плющом, вымощенный темной, отполированной до блеска пешеходами брусчаткой. Высокие черепичные крыши, устремленный в небо шпиль Гердеркирхе. В этой церкви передовой мыслитель гетевского времени Гердер читал проповеди. В Гердеркирхе Кранах рядом с фигурой распятого Христа в запрестольном образе изобразил своего отца, которому Иоанн Креститель пытается что-то втолковать. Отец в добротном немецком кафтане с веймарской ярмарки, от Христа отвернулся, смотрит прямо на зрителя. А на этот запрестольный образ молились благочестивые бюргеры. Дом Кранаха на Рынке, белый дворец Бельведер, гостиница «Элефант», где мы остановились. Здесь останавливался Гегель и еще кто-то из великих. Старая-престарая гостиница с общим туалетом на весь коридор, с запахом векового тлена.

Все еще пылающая и вибрирующая аура Гете висела над Веймаром. В огромном парке со статуей Шекспира, на веселой зеленой лужайке, залитой солнцем, у вод Ильма, я увидел Гете в окружении друзей и знаменитостей: были тут Шиллер, Гегель, Мендельсон-Бартольди, Вильгельм Гумбольдт, Гердер, Бетховен, Адам Мицкевич, Паганини. Они о чем-то говорили. Возможно, жалели, что Байрону, который рвался в Веймар, так и не довелось приехать: он погиб в Греции.

Гигантские буки со светло-серыми, словно чугунными, гладкими стволами. Такие же огромные каштаны и платаны, липы, акации. Липы цвели, их кремовые кроны осеняли нас. Здесь ходил Гете. Ведь он посадил этот парк. Здесь до сих пор стоял круглый охотничий домик герцога, обложенный древесной корой, маленький, как беседка.

На берегу Ильма виднелся двухэтажный белый домик, прикрытый кронами могучих лип. Садовый домик Гете. В «балконной» рабочей комнате мое внимание привлекло самодельное кресло, напоминающее не то седло, не то перебинтованную до колена ногу. Усевшись верхом на это странное кресло из лосиной кожи, с высокими и тонкими растопыренными ножками, за узкой конторкой он создавал «Эгмонта», «Вильгельма Мейстера», «Ифигению». Чтоб великий писатель не скучал в снежные вьюжные зимы, Карл Август распорядился установить на склоне холма против домика огромную каменную змею на цоколе — «гений сего места». Стремясь оградить себя от столь сомнительного гения-хранителя, Гете поставил возле дома памятник «Доброму счастью» — нечто в духе абстракционистов: каменный шар на кубе.

Здесь они жили первые годы с Христианой… В чаду вот этой железной печки, с бронзовым шаром сверху, напоминающей ракету на старте, грелись… Крошечный клавесин, подсвечник с мраморными крылатыми сфинксами, портрет Томаса Мора, светлая мебель с красной обивкой. Гете и Христиана… Кто она, его возлюбленная, ставшая женой? С рисунка, сделанного с натуры другом Гете художником Фридрихом Бури, на меня смотрело добродушное, простонародное лицо дородной немки, с обозначившимся двойным подбородком. Вьющиеся волосы стянуты бантами. На акварели Генриха Мейера она изображена с четырехлетним сыном Августом на руках. Распущенные волосы, трогательное материнское выражение губ. Здесь она выглядит намного моложе. Когда Гете познакомился с работницей фабрики искусственных цветов Христианой Вульпиус, ей было двадцать три года, а ему — под сорок. На рисунке, сделанном самим Гете, она выглядит более романтично: голова античного божества в профиль. Прямой нос, твердые губы. Юнона. Такой он ее видел. Сестре философа Шопенгауэра она показалась похожей на молодого Диониса. Он ее любил. По свидетельству Шиллера, не терпел и слова дурного о ней. Она не сильна в орфографии? Что из того? Она — добрый дух его дома, героиня «Римских элегий». Памятник «Доброму счастью» — это памятник их любви.