Виталий Радченко - Байки деда Игната

На кордоне за простейшим укреплением находились дозорная вышка, казарма, несколько подсобных помещений. «Бикет» же обычно состоял из дозорной вышки, на которой постоянно дежурил казак. От всякой непогоды его защищал невысокий плетень — «лиска», да над головой — камышовая или соломенная крыша. Внизу, у подножья той вышки — небольшой балаган-шалаш, или землянка, где отдыхали два-три казака-сменщика. Тут же стоял «шаплык», обрезанная бочка с дегтем или смолой, и на высоком шесте, так называемой «фигуре» — накрученная просмоленная охапка соломы или хвороста-сушняка. Заметив неприятеля, дневаливший на вышке казак поднимал на шесте особые шары из прутьев и подавал сигнал тревоги. Внизу зажигалась «фигура», черный дым от которой был хорошо виден с других «бикетов». Там «палили» свои «фигуры», и сигнал достигал двух соседних кордонов, где объявлялся «сполох». На подмогу к «бикетам» высылался наряд, который вступал в бой с пришельцами или стремился ограничить злые их намерения. Одновременно с кордона скакали нарочные — на другие кордоны, в ближайшие гарнизоны и людские поселения.

И такое береженье приграничья шло круглый год, денно и нощно, и в жару и в морозе, и в дождь и в снег…

Делом казацкой чести, да и самой жизни было упредить врага, не пропустить его на свои земли, — ведь там жили казацкие семьи и находились все их прибытки-пожитки. Осваивая эти окраинные земли, казаки навсегда привязывали их к Российской державе, защищая границу, они защищали себя…

И несли ту нелегкую службу казачки-черноморцы с должным усердием и ревностью. Постепенно эта служба была отлажена, как добрые часы, и действовала исправно.

Иногда дед Игнат доставал старинную пожелтевшую книжку и читал нам про те кордоны-стражи, протянувшиеся вдоль Кубани от Черного моря и до устья реки Лабы. Особенно любил наш дедуля читать нам о том, как перекликались казаки, дежурившие на «бикетах», перекликались, бывало, по тихим вечерам-ночам… А было то так.

Вечером, как только заходящее солнце опускалось в черноморские волны и степенно исчезало в них, дежурный на самом крайнем «бикете» у Бугаза, в устье Кубани, складывал ладони трубкой и громогласно провозглашал в сторону ближайшего «бикета»: «Эге-гей: слу-шаай!». Казак на вышке второго «бикета» повторял этот клич третьему, третий — четвертому и так далее — по всей границе. Через два часа призыв достигал казачьей столицы Катеринодара, шел дальше, до конца линии, потом тем же порядком возвращался обратно, перекатом, от «бикета» к «бикету» звучал над Кубанью, обгоняя ее быстрые волны, и где-то на рассвете ему с радостью внимал дежурный на той самой первой усть-кубанской каланче, с которой вся эта перекличка начиналась… Раз сигнал прошел по всем «бикетам» без сбоя, значит, все на месте, живы, правят службу…

Вот и наш дальний родич, Спиридон Касьянович, родной брат Касьяна, деда моего деда, нес такую службу на одном из прикубанских кордонов. Дед Игнат говорил, что был он «людина исправна и понятлива» и потому служба ему «давалась». А на кордоне всякое случалось, ведь казаки не только стояли на постах, но и сами себя полностью обеспечивали. Тут нужны были и сообразительность, и хватка, и расторопность. Со стороны может показаться, что размеренная жизнь на кордоне монотонно-однообразна. И в этом есть своя правда, но не вся. Служба есть служба, а на службе чего не бывает…

Прислали как-то на кордон, где служил Спиридон, проштрафившегося хорунжего Хому Здохлого.

— «Здохлый», или «Здыхляк», отож его фамылия, прозвище, — пояснял дед Игнат, — а так он був дюже живый, особливо на всяку шкоду. Провинность же его и пагуба была в том, что тот Хома оказался излишне приверженным к хмельному питию, после чего с ним приключались недоразумения. Вот и тут он, беспричинно надравшись, «с непотребным криком бегал по Катеринодару верхом на коне», задирал прохожих, и на беду свою попался на глаза самому наказному атаману, по велению которого хорунжего отловили и представили перед ясные генеральские очи. А надо сказать, что атаманил тогда «батько» строгий до чрезвычайности, что казаки-черноморцы прощали ему за такую же чрезвычайную храбрость. Поскольку Хома уже был известен атаману подобными проступками, то генерал тут же повелел посадить шалопая в холодную, а после протрезвления и опохмелки, не лишая чина, на три месяца спровадить на кордон, на рядовую должность. Так что когда тот Хома явился к новому для него месту службы, про него уже знали, что казак он ладный, но гуляка, а по пьяни — шебутной. Ну что ж: гуляка еще не пьяница, а пьяница — не обязательно дурак, ибо пьяный проспится, а дураку уже ничего не поможет. У каждого, говорят, своя «перегородка», и какой Савва, такая ему и слава…

Следом за тем Хомой на кордон «прымандрувала» гарба с харчами — у хорунжего была богатая и добрая тетка, сестра его покойницы-матери, которая дюже любила своего племянника, каким бы он ни был. А что: бывают такие тети и дяди, что добрей родных батька и матери, ничего не скажешь, да чего тут говорить-то: родная кровинушка…

Хома немедленно устроил знатное угощение свободным от наряда сослуживцам. Когда было изрядно выпито и скушано, зашел у них разговор о службе на кордоне, и кто-то сказал, что все было бы ничего, да только дверь в казарму низка, приходится нагибаться, а чуть забудешься, то тут же приваришь на лбу такую гулю, что опасно на «бикет» отправляться: по свету той гули черкесы враз тебя рассекретят! Слово за слово, и казачки заспорили, какой именно нужна дверь в казарму, потому как было высказано мнение, что чем она будет меньше, тем лучше для сохранности тепла…

В спор, само собой, встрял и Хома, сказавший, что какой бы маленькой та дверь не была, а он берется ввести в казарму старую рябую кобылу, что содержалась на кордоне для всякой хозяйственной надобности. Может, трезвую и не пропихнет в такой малый лаз, а ежели ее, кобылу, подпоить, то она запросто проскочит в тот низкий вход, яко в райские врата, несмотря на свой рост и костлявую стать. С ним мало кто согласился, а если кто и поддержал, то только для раздору. В общем, решили попробовать, а чем сатана не шуткует? Пробовать уже не ради спора, а для установления истины, которая, как известно, всего дороже. Оно ж, когда казак загуляет, ему и черт не брат.

Подвели ту худобу к распахнутой настежь двери, влили ей в рот остатнюю баклагу самогону, настоянного на пахучих травах, и Хома потянул ее за повод. Захмелевшая лошадь неожиданно подогнула передние ноги и, резко подавшись вперед, припала к земле. Со смехом и криком казаченьки подтолкнули ее, кобыла начала вставать, еще раз упала на колени и, поднявшись, оказалась в казарме. Всеобщему ликованию не было удержу…