Виталий Радченко - Байки деда Игната

про полезность меткой стрельбы генерала Куропаткина и волков, что обитали близ генеральских «шишмарей»

— Наравне с конной подготовкой, — вспоминал дед Игнат, — главным воинским занятием была у нас стрельба. Из винтовки, а особливо из револьвера. Стрелять учили, не жалея патронов. Оружие было всегда пристреляно, его регулярно проверяли боем, а стрельбы проводились раза по три на неделе. Пуля — вона дура, сама в мишень не летит, нужны вострый глаз и твердая рука. Ось нас и тренировали, все одно як музыкантов… Ну, а господа офицеры, так ты — пример показывали… И дед Игнат с гордостью вспоминал, что князь Дядянин, не целясь, из нагана за десять шагов в копейку попадал, а за пять — гвозди в доску забивал. Нанижут ему молотком десять двухвершковых гвоздей, поставят доску стоймя, он — бах-бах, и все гвозди вгрузли в ту доску. Редко когда тратил на один гвоздь два патрона. По обычной же мишени он метко стрелял из любого положения. Особенно любил это делать, стоя спиной к цели — через любое плечо назад, потом, нагнувшись почти до земли и прицеливаясь между ног. И пули, как заговоренные, летели, куда надо…

А еще, по словам деда, офицеры любили стрелять из револьверов по бутылкам. Ставили дюжину пива и пуляли по ним. Причем позором считалось попасть в саму бутылку, надо было сшибить у нее головку. Р-раз, бутылка стоит на месте, как стояла, а свидетельством того, что она уже без головы — пивная пена, сразу же после удачного выстрела покрывавшая всю посудину. Красиво!

По особым же праздникам или случаям вместо пивных ставили бутылки шампанского и отстреливали у них пробки. Вино разливалось фонтаном, и то была красота не только для тех, «кто понимал»…

И любили офицеры похвастаться стрельбой своих подчиненных, потому и тренировали их неустанно, считая, что мастерство достигается практикой. Князь Дядянин перед ответственными стрельбами давал казакам какие-то пилюли — для равновесия духа и укрепления зоркости. Насчет духа дед ничего положительного сказать не мог, а что касается глаз, то до глубокой старости он не пользовался очками и считал это следствием именно тех «дядянинских» пилюлей. Впрочем, «дядянинскими» их назвать было можно с натяжкой. Дело в том, что получал их князек у придворного лекаря Бадмая, вероятно, за немалые деньги. Тот «дохтур» был, как считалось, крещеным китайцем и лечил любую хворобу, даже «самую-самую», тайными средствами, никому не ведомыми, а потому и непризнаваемыми нашими врачами, особенно лейб-медикусами, которые не допускали китайца к хворому царевичу Алексею, а то он бы его скоро поставил на ноги, и тем медикусам было бы ечего делать. Бадмай лечил высоких особ, помогал и простому люду и, как говорили, денег с бедных не брал, за что ему добрая память…

Казакам-конвойцам была по сердцу стрельба с лошади. Расставляют, бывало, фанерных «ваньков» (мишени с человеческим туловом и головой) и на полном скаку пуляют по ним — с дальнего расстояния из винтовки, а поближе — из револьвера. Лихое занятие, как уверял дед, не хуже сабельной рубки, а может, и лучше, кому как. Деду нашему эти упражнения нравились, он в них вполне преуспевал и получил как-то серебряные часы поставщика двора Его Величества Павла Буре (знаменитые часы знаменитой фирмы!) «за меткость в стрельбе из личного оружия». И любил он рассказывать, как однажды пришлось применить то умение в настоящем, как он считал, серьезном и опасном случае. Дело же было такое…

Только-только кончилась война с японцами, кончилась, как говорится, и слава Богу, потому как она была неудачной, ненужной и бесславной. Сам царь написал на медали, посвященной этой войны, загадочное, если не сказать хуже, речение: «Да вознесет вас Господь в свое время». Вот так, понимай как хочешь… Может, он и задумывал что-то умное, да царедворцы, как то часто случается, от великого старания что-то перепутали (был и такой слух), а может, и самодурью отличились — оно, ведь, заставь дурака Богу молиться, он, глядишь, и нос расквасит…

Царь своих приближенных, а то и просто прихлебателей, миловал и награждал, а иногда, случалось, выражал им свое непонимание или недоразумение, а то и неблаговоление. Вот в такой конфуз после той незадачливой японской войны и попал наш главнокомандующий генерал Куропаткин. В молодых годах он был вроде исправный командир, с турками воевал хватко еще при Скобелеве, да и потом отличался, даже военным министром его ставили, и он считался достойным такой чести. А тут такая незадача — думали, что «япошат» шапками закидаем, что, мол, она, та Япония против России — блоха, да только бывает, что и блоха доведет собаку до бесчувствия… И на деле оказалось, что японцы вояки настоящие… Не зря говорят, что не все блохи плохи, бывают и такие, что кусаются.

В общем, генерал Алексей Николаевич Куропаткин показал себя на войне никудыш- ным полководцем, и царь после всех тех поражений, которыми генерал обесславил себя и державу, не захотел его даже видеть, а велел сразу же ехать в свою деревню, в Псковскую губернию, и пребывать там до особого его императорского распоряжения. Оно, может, царь так из деликатности придумал, чтобы им с Куропат- киным не так совестно было встречаться…

— Деревня, — пояснял дед Игнат, — это вроде нашего хутора, хотя бывают, конечно, деревни и немалые, как и хутора тоже. Ну, а если деревня при храме Божьем, то это уже село, и чаще всего оно так и называлось по церкви — Успенское, Спасское, Троицкое, либо еще как. А мелкие деревнята все больше по именам — Сашино, Машино, Дашино и так далее. Сколько было у помещика деток, он каждому завещал деревеньку, и называл ее по имени того дитятки — если то был Иван, значит, Ванино, коли Марья — то Марьино… Были, правда, деревни, названные по местности — Заречная, Дальняя, либо там Холмы, либо Болотища… Не то, что у нас: хутор Хомуты! Коротко и ясно — где хомуты, там и кони, а где кони, там и хозяйство и все прочее… Ну, а есть еще у некоторых деревень и даже сел названия вообще непонятные. У того же Куропаткина деревня называлась Шешурино, а что оно та- кое, кто его знает! Может, от «шиша»! Видно, исстари так пошло, и генерал не стал менять название, а мог бы, все ж в министрах ходил, полсвета объехал, не трудно было бы и придумать что ни то крученое. Ну, а так — сидел он по цар- скому слову в своих Шешурах (или как их прозвали казачки — «Шишмарях»), небо коптил.

Царь, известное дело, строгий, но отходчивый. Прошло какое-то время, и он решил, что, может, хватит сердиться на своего генерала, не такой уж он ущербный, не со злого же умыслу подставлял бока тем японцам, и они ему наклепали, а за одного битого у нас трех небитых дают, и то мы торгуемся, мало, мол… Словом, царь простил Куропаткина и разрешил ему самолично прибыть в Петербург перед его ясные николаевские очи. А с сообщением о своем благоволении царь направил в Шешуры-Шешмари тогда еще полковника флигельадъютанта князя Юрия Ивановича Трубецкого[ 17 17 Трубецкой Юрий (Георгий) Иванович (18661926), князь, командир Собственного Его Императорского Величества Конвоя. Отличился в русскояпонской войне. Участник первой мировой войны, командир Второй Гвардейской Кавалерийской дивизии. В белом движении не участвовал. Эмигрировал во Францию. ], командира личного Его императорского величества конвоя.