Виталий Радченко - Байки деда Игната

— А-а, так ты, бисова баба, ще будешь смеяться над рэпаным казаком! — загорелся Микита и перелез за ограду к незадачливой птице. А нужно сказать, что был он левшой (правая рука у него «сохла») и левой рукой мог не только подписывать бумаги, но и весьма успешно «тюкать» кувалдой в кузне. Короче, Мыкыта, как он сам говорил, «добре вризав» пеликану по его неумной голове именно левой, что и было специально отмечено в полицейском протоколе по случаю того проступка. Отягчающим обстоятельством происшествия было то, что несчастный насмешник-пеликан «с непривычки», как объяснял наш герой, «тут же загнулся». Дело кончилось немалым штрафом, против которого «гильдейский казак» никак не возражал — власть он почитал, особенно полицейскую: власть — она от Бога, а с Богом спорить — йижака ковтать (ежа глотать). Потерпев неудачу с приручением страуса, дядько Микита купил двух верблюдов, на которых в Славянском порту потом долгие годы подвозили всякую кладь. Главным же достоинством этих животных считалась их способность оплевывать обидчиков, причем исключительно метко. Хозяин не возбранял хлопцам поддразнивать двугорбых, доводя их ко всеобщей радости до карательного плевка.

А еще дядько Хвомэнко держал у себя на подворье вoрона, подобранного где-то в дальних путях-поездках.

— Кажуть, шо ця птица, — говаривал Микита, — дюже живуча — живет триста годов. И це треба проверить: може брешуть!..

И вот этот родич приехал как-то в Петербург и, провернув свои торговые дела, явился проведать племянника, то есть нашего деда Игната, и купно — остальных станичников-конвойцев. Как водится, он привез поклоны и приветы от знакомых и родственников, а также гостинцы и подарки. Не размениваясь на мелкие радости, «гильдейский купец» передал отцам-атаманам бочонок паюсной икры, а рядовым — два бочонка: один, естественно, с салом, а другой с каспийской селедкой «заломом». Сам он больше любил местную — керченскую селедочку, но по его понятиям она мало годилась для подарка — была мелковата. А вот «залом» в самый раз: глядишь, и душа радуется — сплошной смак в аршин длиной… И нужно отдать ему должное — казаки оценили приношение и навалились именно на «залом» — хотелось чего-то солененького, неказенного.

Покалякав с земляками, дядько Микита отпросил племянника и его двух ближайших друзей-станичников отобедать с ним «в номерах».

— Гулять будем дома, — говорил Микита, — в чужом краю ударяться в загул непотребно и грешно… А посидеть землякам за столом-обедом непременно треба… И это был «крепкий» обед, о нем дед Игнат с удовольствием вспоминал всю «остатнюю» жизнь.

У самой гостиницы крутился красномордый полицейский чин — дядько сунул ему серебряную монетку, и тот с готовностью взял под козырек. Лишь только вошли они в здание, как к «гильдейскому купцу» подлетел, словно на крылышках, служитель и подобострастно вопросил дядьку Микиту, чего он соизволил бы пожелать.

— Обед, — коротко бросил тот. — Из двенадцати кушаний на четыре персоны, — он кивнул на своих гостей. — Но до того… четыре тазка (т.е., тазика), затем — салфеток и раз-два… гм… и шестнадцать бутылок… того, як его… шампаньского… Про остальное скажу потом…

— Нам шампаньского не трэба, — хотел было остановить его племянник, — мы непривычны…

— Знаю, — нетерпеливо отмахнулся дядько. — Пить будем горилку, або як есть горилка, то и в аду не жарко… А це — для другого… Пошли!

И не успели наши казачки-мужички войти в номер, как на столе засверкали высоченные бутылки.

— Значит так, хлопцы, — сказал дядько, — кажному взять по тазку и вылить в его по четыри пузыря цого паньского пытия… Он показал, как откупоривать шампанское, и когда братва с веселым шумом наполнила им тут же поданные тазики, велел поставить их на пол против себя и снять чоботы и онучи.

— Паны в шампаньском купають непотребных девок, — пояснил Микита, нам будет негрешно охолонуть свои натруженные ноги в ции дужэ благородни пакости… Плюнем на их благородство, хай им, панам, икнется! Переглянувшись, казаки выполнили пожелание хозяина — чудить так чудить!

— Ось так будь добре, — крякнул Микита. Тем временем в номере появился служитель с перечнем готовых блюд-закусок. «Гильдейский» отмахнулся:

— Не надо, — сказал он. — Будемо обедать не по писаному… Значить так, для почину давай нам четверть водки с перцем и всяку мелку закуску… И шоб там помимо ковбасок-селёдок была дичина. Така легосенька дичина, не лосятина-кабанятина… Шо у вас есть?

— Фазаны, перепела, рябчики, — согнулся в поклоне официант. — Стой! Неси по три перепела, не объедаться ж нам… И ту, как там ее… солянку, о! — Солянка — цэ вроди нашего борща, — пояснил он гостям. — Борщ кацапы варить не умеють, а солянку — ничего, йисты можно… И щэ… ось тих, як их… манэнькых таких вареников с мясом! — Пельменей, — догадался официант. — Эгэш, хай будуть пелмени…

Затем он заказал зажарить «шмат мяса» фунтов на двенадцать, и еще что-то, а когда служитель заявил, что заказывать можно все, что угодно, Микита встрепенулся:

— Так таки и все? Тоди поджарь нам на масле цыбули и дай нам отварного буряка на том же масле. Записал? Ну и добре… А после ухода официанта он злорадно сказал казакам:

— Ось побачите, як воны найдуть нам ту цыбулю и той буряк, ели бы они ту еду сами всю остатню жизнь! Когда на столе появилась горилка и первые закуски, «гильдейский» дядько пожелал, чтобы после солянки и третьей или четвертой «пляшечки» пригласили музыкантов — «одного с бандурой, абож со скрыпкой, а другого с сопилкой — цэ така дудка с дирками…»

— Флейта? — Хай буде хлейта, — согласился дядько. — И шоб заиграли шо набудь жалостливое, такое, шоб без перца достало до сердца… А як мы их отпустымо, хай заходит трубач… И на велыкой трубе продудыть нам шось такэ… великэ, пидъёмнэ, иерихоньскэ!

И начался, что называется, пир горой, хотя дядько Микита и прозвал это событие обычным обедом «при любезных гостях». Сняв черкески, казаки помыли в шампанском ноги и по примеру хозяина вытерли их салфетками, переобулись в принесенные служителями легкие чувяки. Перекрестившись, приняли по первой, и пошло-поехало… Посреди обеда в номер ввалились музыканты и по дядькиной просьбе сыграли нечто очень печальное, душещипательное.

Скрипач выводил что-то такое жалостливое, что всем по пьяному делу захотелось всплакнуть, и дядько Микита действительно прослезился, обхватив руками свою чубатую хмельную голову… Потом выпили за «жизнь нашу горемычную» и за «пронеси, Господи, мимо нас пагубу злу и немоготу телесну…». После чего высоченный и очень «сурьезный» трубач на своем инструменте, отчищенном до золотого блеска, воспел хвалу бытию земному и славу благодати небесной… Дядько Микита воспрял духом, а по его примеру и его «разлюбезные гости», за что тоже была принята на сердце очередная «пляшечка» доброй горилки…