Виталий Радченко - Байки деда Игната

Служил с нашим дедом в одном взводе станичник — Степан Стеблина. Ладный был казак, совестливый, добрый и надежный, как и положено для воина лейб-конвоя. Както ошивался он по какому-то делу близ дворца, и старшая дочка царя великая княжна Ольга обратила внимании на красавцаказака и спросила, из какой он станицы.

— Из Стеблиевськой, ваш императорск высочеств, — отчеканил бравый служивый, вытянувшись по стойке «смирно» перед десятилетним «высочеством».

— А как вас звать-величать? — Степан Стеблина, ваш императорск высоч!

— Стеблина из Стеблиевской? — переспросила царевна.

— Так точно: Стеблына из Стеблиевськой!

— Мама, мама, — радостно закричала девочка, бросившись к императрице. — Смотри: этот казак из станицы Стеблиевской и фамилия у него Стеблина, как интересно!

— Прелестно, — промолвила царица, искоса бросив взгляд на казака и, видно, оценив его образцовую выправку, изволила высочайше улыбнуться гвардейцу: — Господь вам на помощь!

— Рад стараться, ваше императрск величество! — отрапортовался станичник и покраснел, подумав, что ответил как-то невпопад: чего уж там стараться — ну Стеблина из Стеблиевской, и теперь как тут не старайся, по другому не станет… Княжна запомнила его и потом несколько раз, увидев его где-нибудь, грозила пальчиком и лепетала:

— Стеблина из Стеблиевской…

Товарищи, понятное дело, подшучивали над Степаном, что мол, не лови мух, будешь царевым зятем. А что — такое, можно сказать, небывалое, тоже бывало! Стеблина отмахивался, что вы, мол, дурни, да о чем вы, меня ведь в станице ждет ненаглядная, черноокая с двумя ой какими сынками-казачатами, наследниками…

И вот однажды наш дед Игнат вместе с тем станичником стоял на посту у резных золоченых дверей в царскую опочивальню. Друг против друга с шашками наголо. Глубокой ночью во дворце — глухая тишина, покой — и скукота нездешняя. И видит дед Игнат, что товарищ его как бы засыпает.

— Степа-ане! — тихо окликает он того. — Шо? Га? — вздрогнув, пробормотал Стеблина и, покачнувшись, уронил саблю. Пытаясь ее поднять, он как-то неловко шагнул вперед и носком сапога ударил по клинку. Словно молния, сверкнула сабля по гладкому зеркальному паркету и с оглушительным звоном полетела по ступеням широкой мраморной лестницы, с которой на ночь убирали ковры. Звук падающей закаленной «железяки» гулким эхом отозвался по всей анфиладе пустующих высоченных покоев и коридоров замершего в тот поздний час императорского дворца. Князь Дядянин, бывший на ту пору начальником внутреннего караула, воспринял этот необычный шум как нечто крайне угрожающее и, не задумываясь, поднял караул «в ружье». Оставив за себя разводящего, хорунжий с двумя караульными выскочил на площадку перед парадной лестницей. В это время Степан, наконец, догнал свою «кляту шаблюку», схватил ее, и как кот от «скаженной собаки», взметнулся вверх по лестнице на свой пост, так что князь только мельком увидел его паническую фигуру где-то там, на самых верхних ступенях.

Разобравшись в происшествии, хорунжий собрал унтеров и старослужащих на «малый военный совет». Все как следует обмозговав, конвойцы поддержали желание князя огласке сие дело не предавать, так как действительного ущерба службе оно не принесло, а по формальным признакам могло дать последствия сильно неприятные. И не только Стеблине, но и прежде всего любимому командиру князю Дядянину: доложат «наверх», и начальство будет обременено «иметь суждение»… Как, мол, это могло случиться, что казак конвоя его величества вдруг задремал (а скажут — «заснул») на посту! А кто был караульный начальник? А кто там еще был? А что это за гвардия такая, что спит на постах? И так далее и тому подобное, со всей вытекающей отсель славой и бесславием.

Нет, уж коли есть возможность, а такая возможность по общему мнению была явной, то лучше соблюсти должную скромность и не выпячиваться. Стеблине же для науки после смены с караула объявить месяц беспролазного дневальства на конюшне, дабы впредь был «посурьезней».

Князь Дядянин попросил караул все случившееся соблюсти в тайне, никому ни гу-гу, потому как их товарищу за сей проступок грозит военный суд, а хлопец он, все это знают, не плохой, если не сказать, что даже хороший… Ну, а всему караулу «для замывки» — три ведра горилки, но не разово, а по обстоятельствам…

Так и кануло в небытие это ночное происшествие, урону службе не принесшее, но уж лучше бы его не было бы вовсе. А может, его и не было — раз забыто-закопано навсегда. Но горилка-то была…

Был у нашего деда Игната родич, не кровный, но весьма близкий — родной брат мужа материной сестры Никита Фоменко, или, как он сам себя величал — Мыкита Хвомэнко. По нынешним понятиям — десятая вода на киселе, ну может, пятая, но в те времена — хоть и «через дорогу навпрысядку», но — родич, дядько Микита. Тем более, что он постоянно кого-то крестил, сватал, женил, выдавал замуж и тому подобное — любил эти события, понимал в них толк и был всегда на них коноводом. Без него, как говорится, не святилась никакая вода…

Унаследовав от своего батьки довольно серьезное торговое дело (Фоменки держали «ссыпку», скупали зерно и снабжали им других оптовиков), Микита приумножил его и получил «гильдию», чем очень гордился и в похмелье куражился: «Я гильдейский купец и рэпаный казак». Иногда путал определения, и тогда у него получалось: «гильдейский казак и рэпаный купец», что означало уже высокую степень «похмелюги» и что с возлиянием «трэба завязувать». А «рэпаный» — значит «потресканный», то есть весьма старый, морщинистый, кондовый, долженствующий вызывать особое уважение.

В трезвом бытии он слыл отменным организатором, рассудительным, весьма практичным хозяином и добрым, незлобивым человеком, в подпитии же в нем прорезывалась романтическая жилка и он бывал способен на непредсказуемые действа. Так, в памяти потомков сохранился рассказ, как он, будучи в Киеве, после пятой-десятой «пляшечки» доброй терновки, которую весьма почитал, зашел в зверинец и попытался покататься на страусе. Та худоба ему понравилась своим представительным видом, и Микита решил, что ее было бы в самый раз использовать как тягло. Однако, гордый страус скорее всего так не думал, и когда «рэпаный» казак вскочил на его спину, он его сбросил и, отскочив в сторону, возмущенно застрекотал. Его возмущение Микита вполне понял и одобрил, но в соседней загородке находился пеликан («птиця-баба», как называл сие создание сам «Хвомэнко»), который, косясь на страуса и его незадачливого наездника, широко открыл клюв, подняв его вверх по свойственной этим птицам навычке.