Николай Почивалин - Роман по заказу

— Боюсь опоздаю, — поднялся он. — Ну, спасибо вам!

Он пожал руку Тимофею, потом Клавдии — она исподлобья и виновато взглянула на него; вскинул завизжавшую от удовольствия Раю.

— Будь, здорова, маленькая!

Торопливо, будто в самом деле опаздывая, Яков сбежал под гору, перешел по доске через речушку. Поле встретило его сухим шелестом хлебов, близким стрекотом комбайна, неоглядным простором.

Бежали, остро блестя под солнцем, рельсы, сосны подступали к самому полотну и отскакивали, оставаясь позади. Широкогрудый остекленный ЧС-2 мчался, словно в тоннеле, зорко присматриваясь к помаргиванию светофоров.

— Зеленый, — через ровные промежутки времени называл помощник, скуластый белозубый парень в кремовой, как у Якова, сорочке с черным галстуком.

— Зеленый, — подтверждая, повторял Яков.

Четко, как часы, пощелкивал скоростемер, мягкими покачиваниями отдавались стыки. На пластмассовом пульте привычно посвечивали многочисленные приборы, распределяющие и контролирующие электрическую кровь двигателей, привычно лежала на черной баранке контроллера рука Якова. Он любил это ни с чем не сравнимое ощущение слитности с могучей и умной машиной. В будке он всегда чувствовал себя собранным, уравновешенным, — горячиться, ввязываться в споры, проявляя свой прямой и неуживчивый, как ему твердили, характер, он мог только в кабинете начальника, на собрании, в кругу друзей, наконец. И непонятно, кстати, за что на днях, к величайшему изумлению Якова, его дружно избрали заместителем секретаря партбюро…

Прогремел встречный товарняк — стремительная красная лента с белыми полосками промельков; лес расступился, впереди возникла приметная старая липа.

— Зеленый!

— Зеленый…

Поле давно было убрано и щетинилось, как голова новобранца, короткой рыжей стерней. На горе, справа, сизо темнел бор, но ни сосны, ни дома лесника отсюда не было видно. Четыре восемнадцать — точно по графику…

На крохотном, замедленно наплывающем перроне никого, кроме начальника разъезда, не было — Яков помахал ему из окна кабины, остался на месте.

Изумрудно вспыхнул выходной светофор, помощник тотчас звонко объявил:

— Зеленый!

— Зеленый, — помедлив, словно еще выжидая чего-то, откликнулся Яков.

Щелкнул контроллер, прощальный низкий бас ЧС-2 был спокойным и долгим.

— Вас к телефону, Анна Васильевна, — заглянув на кухню, сказала соседка.

Заканчивая разогревать обед и ужин одновременно, Анна Васильевна, чуть досадуя, вздохнула. Кто бы это — не от Андреевых ли?.. Вот вам и хваленые антибиотики: температуру сбивают быстро, а болезнь затягивается. Бестемпературный грипп — самый каверзный, того и жди неприятностей…

— Да, Косыгина.

— Анечка, ты? Ой, слушай! — затараторило в трубке.

Узнав голос, Анна Васильевна поморщилась. Звонила Дубасова, ее старая знакомая по институту, неисправимая болтушка. Живет себе припеваючи в своем Доме санпросвещения и в ус не дует. К девяти приехала, с часу до двух перерыв, в четыре уехала, остальное время, включая и служебное, можно тарабанить по телефону. Работка!

Анна Васильевна открыла уже рот, чтобы остановить начавшееся словоизвержение, но первые же после неизбежных восклицаний слова заставили ее забыть и об усталости, и о раздражении, и, конечно же, о разогретом обеде-ужине.

— Да, да, в «Вечерке»! — ликуя, говорила Дубасова. — Вот слушай: «Подготовительный комитет по проведению встречи… извещает… пятнадцатого марта… в актовом зале»… Поняла?!

И весь остаток вечера со всеми намеченными делами полетел кувырком. Торопливо поужинав, Анна Васильевна заметалась. То искала старые фотографии, то принималась перебирать весь свой не ахти какой богатый гардероб, то, забывшись, останавливалась посредине комнаты, рассеянно улыбаясь и машинально сжимая обхвативший левое запястье браслет — голубые камешки, окаймленные золотыми ободками. Не мешая этим чисто внешним занятиям, в лицо ей дул то ласковый, то резкий ветер воспоминаний…

Теперь каждый день приносил что-то новое.

Как бы Анна Васильевна ни уставала, набегавшись по своему участку, она вскакивала с тахты, едва заслышав телефонный звонок и не раздумывая, ей это или соседям. Она теперь постоянно ждала звонков Дубасовой, радовалась им, а та, понимая это, звонила в любой поздний час, словно наквитывая за былое невнимание и не боясь прямолинейного: «Ну, хватит, Ольга».

— Видела Алмазова, — докладывала она уже через день. — Только что прилетел с конгресса. Такой важный, что ты и не представляешь! Академик, светило!

— Анечка, ты и подумать не можешь, с кем я сегодня говорила! — захлебывалась она спустя сутки: — С Трухановым! Заведует облздравом в Сибири. Толстый-толстый!..

Еще через день:

— Помнишь Васеньку Леготина?.. Прислал телеграмму, сам быть не может. Кем бы, ты думала, он работает?.. Ага, не знаешь! Главный терапевт на Сахалине! Вот тебе и тихий Васенька!..

Все эти дни, оставшиеся до встречи, Анна Васильевна жила странной двойной жизнью. Утром прием в поликлинике, после двенадцати — на своем участке, по вызовам и без вызовов — кого-то подбодрить, кого-то поругать, — в этом отношении Анна Васильевна не разрешала себе ни малейших послаблений; зато поздним вечером, когда умолкали неизбежные звонки что-то вспомнивших и чем-то встревоженных ее подопечных, выслушав последние известия Дубасовой, она начинала жить второй, нереально-пестрой и тревожно-радостной жизнью прошлого. Она никогда не думала, что прошлое обладает такой магической силой, что оно более живуче, чем любой вирус. Оно могло не тревожить годами, зарастая, как вода в стоячем пруду, ряской, но стоило, оказывается, чуть тронуть его, и далекое вплотную подступало к глазам, начисто заслоняя все треволнения нынешнего, реального и суматошного, дня. Все эти Алмазовы, Трухановы, тихие Леготины, да и не только они — с ними и другие, более близкие люди, ставшие опять ребятами и девчатами, обступали Анну Васильевну, тоже, как прежде, молоденькую, говорили с ней звонкими голосами, извлекая из закоулков памяти столько позабытого, что она начинала колебаться: да было ли это? Было, все было!.. Анна Васильевна то смотрела на фотографию мужа, не вернувшегося с войны, то на браслет, подаренный человеком, ушедшим еще дальше, чем в небытие…

За день до встречи Дубасова объявила:

— Завтра на Внуковский прилетает Зейнаб. Удери, отпросись — это твое дело, но изволь приехать. Ничего с твоим участком за три часа не случится. Не перевернется!

Ради Зейнаб Анна Васильевна простила Дубасовой даже ее командирский тон. Зейнаб, Зейнаб — пять лет, прожитых в одной комнатушке общежития на Таганке, один конспект на двоих, общие радости и тревоги!.. Молоденькая ткачиха Зейнаб приехала в институт по путевке Грузии. Маленькая, с косами почти до полу, она вошла в комнату, неся в руке обитый железом сундучок и испуганно кося огромными черными глазами.